Гитту не возражал.
- Ладно, там видно будет, а пока пусть живет с тобой.
Из стареньких солдатских одеял, расстеленных на полу, мы на скорую руку приготовили для себя постель.
И вот все шестеро мы сидим перед открытой дверью, покуривая сигареты, и я рассказываю Гитту о своих приключениях за эти девять лет. Оба его приятеля слушают внимательно и остро переживают вместе со мной. У каждого из них случалось в жизни нечто похожее. Двое знали Сильвена и искренне сожалели о его ужас ной кончине. Мимо нас туда и обратно проходят люди всех цветов и национальностей. Время от времени кто-нибудь заходит, чтобы купить обувь или метлу, поскольку Гитту с друзьями делают и метлы, зарабатывая себе на жизнь. От наших хозяев я узнал, что в Джорджтауне проживает человек тридцать бывших каторжников и ссыльных, в свое время тоже бежавших. Они встречаются в ночном баре в центре города, чтобы выпить в компании рому или пива. Все работают, рассказывает Жюло, большинство ведет себя хорошо.
Прохлаждаясь в тени за разговором, мы сидели перед дверью домика, когда мимо нас прошел какой-то китаец. Квик-Квик его окликнул. Затем, не сказав мне ни слова, Квик-Квик и однорукий ушли с ним. Далеко они не должны уйти: следом побежала свинка. Часа через два Квик-Квик вернулся с ослом, тянувшим маленькую тележку. Гордый, как павлин, он останавливает ослика, разговаривая с ним по-китайски. Скотинка, похоже, понимает этот язык. В тележке три походные койки, три матраса, три подушки, три чемодана. В чемодане, который он передал мне, полно рубашек, кальсон, маек, две пары ботинок, галстуки и прочее.
- Где ты все это раздобыл, Квик?
- Земляки дали. Завтра их навестим. Пойдешь с нами?
- С удовольствием.
Все мы думали, что Квик-Квик усядется в тележку и поедет обратно, но не тут-то было. Он распряг ослика и привязал во дворе.
- Они мне подарили и осла, и тележку. С этим, они сказали, можно легко заработать на жизнь. Завтра ко мне придет земляк и обучит, как делаются дела.
- Умеют жить твои земляки.
Гитту сказал, что осла и тележку можно пока поставить во дворе. Все идет прекрасно в наш первый свободный день. Вечером все шестеро сидим за рабочим столом и едим хороший суп, приготовленный Жюло. На второе - спагетти.
- Каждый по очереди моет посуду и прибирается в доме,- сказал Гитту.
Этот совместный обед символизирует образование первой тесной общины. Сознание того, что тебя не оставят в беде и помогут сделать первые шаги в свободной жизни, действует весьма успокоительно. Квик, однорукий и я поистине счастливы. Крыша над головой, постель, щедрые друзья, которые в своей бедности великодушно стараются нам помочь. Чего еще надо?
- Что ты собираешься делать сегодня вечером, Папийон? - спросил Гитту.- Не желаешь ли поехать в центр и посидеть в баре, где собираются все беглые?
- Мне хотелось бы остаться здесь. Съезди, если хочешь. Я буду возражать, если ты не поедешь из-за меня.
- Да, я поеду. Мне надо встретиться кое с кем.
- А я останусь с Квиком и одноруким.
Малыш Луи и Гитту принарядились, надели галстуки и отправились в центр. Жюло остался заканчивать не сколько пар обуви. Я с товарищами пошел прогуляться по прилегающим улицам, чтобы лучше познакомиться с кварталом. Везде одни индусы. Очень мало негров и почти нет белых. Два-три китайских ресторанчика.
Пенитенс-Риверз - это название квартала, где проживают в основном выходцы из Индии и с острова Ява. Молодые женщины просто очаровательны. Старики носят длинные белые одежды. Многие ходят босиком. Это кварталы бедняков, но одеты все чисто и аккуратно. Улицы плохо освещены; бары, где пьют и едят, заполнены посетителями. Повсюду звучит индийская музыка. Меня остановил один негр в белом костюме и при галстуке:
- Вы француз, месье?
- Да.
- Приятно встретить соотечественника. Не откажитесь пропустить стаканчик.
- Как вам угодно, но со мной два моих приятеля.
- Не имеет значения. Они говорят по-французски?
- Да.
И вот мы уже сидим вчетвером за столиком в баре с видом на тротуар. Негр с Мартиники изъясняется на изящном французском - мы так не умеем. Он просит нас обратить внимание на английских негров, которые, заявляет он, все обманщики.
- Это не то что мы - французы. Мы держим слово, а они нет.
Я улыбаюсь про себя, когда этот черный говорит "мы, французы". Вдруг страшное беспокойство охватило меня: этот месье действительно француз, даже больше француз, чем я. Смотрите, с каким жаром и верой вступается он за свою нацию. Он готов отдать жизнь за Францию, а я нет. Поэтому он больше француз, чем я. Но мы продолжили прежнюю линию разговора.
- Мне очень приятно встретить соотечественника и поговорить на родном языке, поскольку я плохо владею английским.
- А я говорю по-английски и бегло, и правильно. Если я могу быть чем-то вам полезен, я всегда к вашим услугам. Вы давно в Джорджтауне?
- Всего неделю.
- Откуда прибыли?
- Из Французской Гвианы.
- Что вы говорите? Значит, вы либо беглый, либо из надзирателей, желающих присоединиться к де Голлю?
- Нет, я беглый.
- А ваши друзья?
- Тоже.
- Месье Анри, я не хочу ничего знать о вашем прошлом. Настало время прийти на помощь Франции и искупить свою вину. Я за де Голля и жду погрузки на судно, отправляющееся в Англию. Заходите ко мне завтра в клуб "Мартинер", вот адрес. Буду рад, если вы присоединитесь к нам.
- Как вас зовут?
- Омер.
- Месье Омер, на такой поступок я не могу решить ся сразу. Сначала мне необходимо навести справки о семье, а потом крепко подумать, прежде чем принять столь серьезное решение. Видите ли, месье Омер, если быть объективным, то надо сказать, что Франция при чинила мне много страдания и обошлась со мной бес человечно.
Негр с Мартиники с жаром и задором, достойным восхищения, пытается переубедить меня и обратить в свою веру. И делает он это совершенно искренне. Нельзя слушать без волнения его доводы во благо несчастной и многострадальной Франции.
Домой мы вернулись поздно, и уже в постели я снова вспомнил о том, что говорил мне этот "великий француз". Надо серьезно поразмыслить над его предложением. В конце концов полиция, адвокаты, тюремная администрация - это еще не вся Франция. Сердцем чувствую, что не перестал ее любить. Подумать только - боши во Франции! Боже, как, должно быть, страдают мои родные и близкие! Какой стыд и позор для французов!