Проснувшись, я обнаружил, что все мои куда-то уже исчезли: осел и тележка, свинка, Квик-Квик и однорукий.
- Хорошо ли спалось, браток? - спросили меня Гитту с друзьями.
- Да, спасибо.
- Что будешь пить: кофе черный или с молоком? Может, чай? Кофе и хлеб с маслом?
- Спасибо.
Я уписывал все за обе щеки, наблюдая за их работой.
Жюло готовит порцию балаты по мере необходимости: он кладет твердые куски в горячую воду, где они размягчаются, затем вынимает их и месит.
Малыш Луи вырезает матерчатые прокладки, а Гитту делает обувь.
- И большой оборот?
- Нет. Делаем столько, сколько требуется, чтобы заработать двадцать долларов в день. Пять идет на аренду дома и питание. И по пять на брата - на карманные расходы, одежду и прачечную.
- Все раскупают?
- Нет. Иногда приходится продавать обувь и метлы на улицах Джорджтауна. Покрутишься на ногах на солнце да на ветру - бывает, и устанешь.
- Если надо, я охотно этим займусь. Не хочу быть здесь паразитом. Должен и я вносить свою лепту, чтобы заработать на жратву.
- Это правильно, Папи.
Целый день я бродил по индийскому кварталу Джорджтауна. Увидел большую афишу кино, и так захотелось посмотреть первый раз в жизни цветной звуковой фильм. Вечером попрошу Гитту сводить меня в кино. Исколесил на своих двоих все улицы в Пенитенс-Риверз. Внешность людей мне очень понравилась, особенно присущие им два качества: опрятность и вежливость. Впечатление от прогулки в этом районе Джорджтауна оказалось куда более сильным, чем от памятного пребывания на Тринидаде девять лет тому назад.
Тогда на Тринидаде, когда я гармонично влился в толпу прохожих, испытывая наплыв самых удивительных чувств и ощущений, меня постоянно преследовала мысль: через две недели, максимум через три, я должен отправиться в море. Какая страна захочет меня принять? Найдется ли такая нация, которая предоставит мне убежище? Что ждет меня в будущем? В Джорджтауне все иначе. Я действительно свободен и даже могу, если захочу, поехать в Англию, чтобы присоединиться к силам французского Сопротивления. Что мне делать? Решиться и пойти за де Голлем? Но не скажут ли потом, что такое решение было продиктовано моим незнанием, как поступить? Не найдутся ли среди прочих честных людей и такие умники, которые станут относиться ко мне как к каторжнику, перебежавшему к ним, потому что некуда было бежать? Говорят, Франция разделилась на два лагеря: сторонников Петена и сторонников де Голля. А что же, маршал Франции не знает, где лежат интересы и честь Франции? И если однажды я вступлю в силы Сопротивления, не придется ли мне потом стрелять в своих же французов?
Трудно, ох и трудно заработать здесь на приличное житье-бытье! Гитту, Жюло и Малыш Луи далеко не дураки, а зарабатывают всего по пять долларов в день. Прежде всего мне надо научиться жить на свободе. С 1931 года я заключенный. Сейчас 1942 год. Разумеется, за первый день свободы не решить жизненной задачи со многими неизвестными. Я даже не знаю, какие проблемы в начале свободного пути могут возникнуть передо мной в первую очередь. Я никогда не вкалывал в поте лица. Я всего лишь плохонький электрик. Любой, кто работает по этой профессии, знает больше меня. Но я должен сам себе обещать, что буду жить честно, во всяком случае в рамках своей собственной морали.
Домой я вернулся в четыре часа пополудни.
- Ну как. Пали, на вкус первый глоток свободы? Хорошо погулял?
- Да, Гитту, покрутился я по нашему кварталу и по всем его закоулкам.
- Видел своих китайцев?
- Нет.
- Они во дворе. Ох и оборотистые у тебя ребята, ничего не скажешь. Уже успели заработать сорок долларов. Пытались всучить мне двадцать, но я отказался, понятное дело. Иди погляди на них.
Квик-Квик рубил капусту для свинки, а однорукий намывал осла, стоявшего тихо и, по всему, очень довольного.
- Порядок, Папийон?
- Да. А у вас как дела?
- Очень хорошо, мы заработали сорок долларов.
- Каким образом?
- В три часа поутру мы отправились еще с одним китайцем, обещавшим научить нас делу. У него с собой было двести долларов. В деревне мы закупили помидоров, салата, баклажанов - в общем, всяких овощей и зелени. Да еще взяли кур, яиц и козьего молока. Потом поехали на рынок, что у гавани. Там немного продали местному населению, а все остальное - американским морякам. Они были страшно довольны нашими ценами и попросили завтра подъехать к главным воротам гавани. Они скупают все оптом. Так что на рынок ездить незачем. Вот деньги. Ты у нас старший, так что тебе и распоряжаться ими.
- Ты же знаешь, что у меня есть деньги, Квик. Я не испытываю нужды.
- Бери деньги, а то больше работать не будем.
- Послушай, французы живут на пять долларов в день каждый. Возьмем себе тоже по пять на брата, а еще пять будем отдавать за жилье и питание. Остальные отложим, чтобы возвратить долю долга твоим друзьям-китайцам, ты ведь взял у них двести долларов.
- Понял.
- Завтра я пойду с вами.
- Не надо, Папийон. Лучше поспи. Но если хочешь, встречай нас в семь утра у главных ворот в гавани.
- Годится.
Все довольны. Приятно сознавать, что мы можем заработать себе на жизнь и не быть обузой нашим друзьям. Рано или поздно Гитту с приятелями, при всей их доброте, задались бы вопросом, когда же наконец мы встанем на ноги.
- Потрясающие у тебя ребята, Папийон. Надо это дело спрыснуть. Отметить надо. Купим пару литров аперитива.
Жюло сгонял за крепким белым напитком из сахарного тростника и принес закуску. Через час мы уже пили аперитив, как бывало в Марселе. Алкоголь развязал язык. Голос окреп, раздался жизнерадостный смех, не по-будничному громкий. Услышав, что у французов гуляют, пришли соседи-индусы и без всяких церемоний оказались в числе приглашенных. Их пятеро - трое мужчин и две девушки. Они принесли с собой мясо, зажаренное на вертеле, и свежую ветчину, сдобренную перцем и приправами. Обе девушки красоты необыкновенной: в белом наряде, босиком, на левой ноге у каждой блестит серебряный браслет.
- Не сделай глупости, Папийон,- предупредил Гитту,- это порядочные девчонки. Не приставай с сальностями. Ты не смотри, что у них грудки торчат под