Приготовления к этому побегу заняли больше месяца. Наконец все было устроено. Поскольку дворового часового опасаться было нечего, мы собирались перепилить решетки в камерах. У меня было три пилки. Я поделился планами с колумбийцем — моим напарником по предыдущей попытке. Он намеревался перерезать свою решетку в несколько приемов. Колумбиец знал, что охранник получает деньги за побег только двоих французов, и обещал стрелять, если кто-то третий приблизится к стене. Тем не менее он тоже вознамерился бежать, уверяя, что если дело будет происходить в темноте и побежим мы все вместе, охранник вряд ли разберет, сколько нас. Клозио и Матуретт разыграли, кому из них бежать со мной. Выиграл Клозио. Настали безлунные ночи. Сержант и два охранника получили каждый по половине своей доли. Банкноты были разрезаны уже заранее. Вторые половинки ждали их в доме, где проживала приятельница Дега.
Свет вырубился. Мы взялись за прутья. Они поддались минуть через десять. Из камеры мы вышли в темных брюках и рубашках. Тут же к нам присоединился колумбиец. Он вообще был голый, если не считать черных плавок. Добравшись до стены, я по прутьям вскарабкался на ворота, влез на козырек и забросил на стену крючок с трехметровой веревкой. Через три минуты я оказался уже наверху, причем без малейшего шума. Растянувшись на животе, я ждал Клозио. Ночь была темная — хоть глаз выколи. Внезапно я увидел, вернее, почувствовал, что снизу появилась рука. Я ухватил ее и стал тянуть. И вдруг раздался страшный треск — это Клозио, пролезая между козырьком и стеной, зацепился брюками за какую-то железяку. Я затих как мышка. Шум прекратился, и я снова попытался помочь Клозио, надеясь, что он высвободился, и наконец, просто на руках втянул его на стену. Раздались выстрелы — но не нашего охранника, конечно. Сбитые с толку, мы в спешке соскочили на улицу не в том месте. В результате Клозио сломал ту же самую ногу. Я тоже не мог подняться — обе ноги оказались сломаны в ступнях. Что касается колумбийца, то он выбил себе коленную чашечку.
Стрельба выгнала охрану на улицу. Нас окружили часовые, направив на нас ружья, а я сидел в круге света от мощного ручного фонаря и плакал от бессильной ярости. К тому же охранники никак не верили, что я не могу подняться. И так, подгоняемый ударами прикладов, я на коленях вполз в тюрьму. Клозио прыгал на одной ноге, так же передвигался и колумбиец. От удара прикладом— из раны на голове у меня сочилась кровь.
Стрельба разбудила дона Грегорио, к счастью для нас, спавшего в эту ночь у себя в кабинете, на дежурстве. Если бы не он, то мерзавцы наверняка прикончили бы нас прикладами. Причем колотил злее всех тот самый охранник, которого я подкупил. Дон Грегорио положил конец избиению и даже пригрозил отдать под суд того, кто нанес нам серьезные увечья. Эти магические слова словно лишили негодяев силы.
На следующий день ногу Клозио загипсовали в больнице, костоправ вправил колумбийцу колено и перевязал. За ночь лодыжки мои распухли и стали размером с голову, к тому же они были черно-красного цвета от кровоизлияния, и врач по три раза на дню прикладывал к ним пиявок. Насосавшись крови, эти твари отпадали сами, и их помещали в уксус, который, оказывается, производил на них животворное воздействие. На голову было наложено шесть швов. Меня пришел навестить Жозеф вместе со своей женой Ани. Оказывается, сержант и три охранника являлись каждый в отдельности за своей долей из половинок банкнот. Ани спросила, что ей делать. Я посоветовал заплатить, так как они сдержали слово, и провал побега — не их вина.
Недели через две опухоль на ногах спала наполовину и меня направили на рентген. Сломанными оказались две пяточные кости. Я был обречен на плоскостопие до конца жизни.
В газете за 12 октября я прочитал, что пароход придет за нами в конце месяца. Назывался он «Мана». Итак, у нас оставалось всего восемнадцать дней, и надо было разыграть последнюю карту. Но какую тут, к дьяволу, карту разыграешь со сломанными ногами?
Жозеф был в отчаянии. Вся французская колония скорбела о моей судьбе.