«Ползти! Не думать! Искать раненых! Я в безопасности!»
Первый боец. Убит. Второй – убит. Третий хрипит, на губах пузыриться кровавая пена. Сквозное ранение лёгкого. Наложить повязки. Перекатить на плащ-палатку. Тащить.
На линии огня на спине лежит Мира. Руки раскинуты, широко открытые глаза смотрят в небо. Не помогла молитва.
Окоп. Передать раненого. Бежать. Упасть. Ползти. Не думать!
Седьмой по счёту раненый. Или восьмой?
Вот и ночь. Светло. Светло от взрывов. Ночью светло, как днём, днём темно, как ночью.
Командуют отступать. Отступаем.
– Вера, не ранена?
– Нет.
– Ты как заговорённая. Половину девчонок за сутки потеряли…
«Я за щитом. А теперь спать, стать…»
Снова бой. Бежать. Упасть. Щит. Отступаем.
Ленинград в блокаде. Как там бабушка?
Марш-бросок. Переправа. Землянка. Бой. Отступаем.
Мы в оцеплении. Прорываемся. Прорываемся! Дивизии больше нет.
Стрелковый полк.
От роты девчонок из Уральска никого не осталось.
Письмо от бабушки: «От Алёши по-прежнему нет вестей. Береги себя, моя деточка, больше у меня никого не осталось».
«Бабушка, у меня тоже никого, кроме тебя».
Окапываемся. Блиндаж. Землянка. Бой. Отступаем.
Отступать некуда – позади Москва!
– Верка, в чём твой секрет? Почему тебя пуля не берёт? – Это Зина. Когда же она появилась в санроте? Вера не помнит. – Ну, скажи! Может, оберёг какой? На тебе даже крестика нет.
«Да, в стане научного атеизма перед лицом войны многие надели крестики. Но бережёт меня щит».
Март. Письмо от бабушки. Написано ещё в декабре. Почерк дрожит: «Прощай, моя деточка! Да хранит тебя Бог!» Больше писем нет.
Ползти. Искать. По мёрзлой земле и смятому снегу. По осколкам льда. Ползти. По чавкающему весеннему месиву. По непаханым полям. По вытоптанной траве. Ползти и искать. Из зимы в лето. Изо дня в день. И не думать.
Июль 42-го. Под Богучаром. Артиллерийский батальон. Командир санроты указывает на майора, стоящего к ним спиной в группе других офицеров:
– Командир батальона…
«Папа? Это же папа! Он говорит… Папин голос!»
Вера бежит, раскинув руки:
– Папа! Папочка-а-а!
Со спины обнимает его за плечи и прижимается щекой.
Комбат оборачивается:
– Ты что, девчушка? Обозналась?
Вера захлёбывается слезами и обидой. Это не отец.
– Шувалова! Ты что творишь? Да я тебя…
– Отставить! – Это майор командиру санроты. Потом Вере: – После боя поплачем, девчушка. Иди готовься.
Бой. Бежать. Ползти. Щит. Искать раненых. Тащить. Окоп. Убедиться, что похожий на папу комбат жив. Снова за ранеными.
Танки! Щит. За раненым. Нашла. Тащить в окоп. Умер. Искать другого. Тащить. И этого убили.
С танками идёт пехота. Грохочут винтовки. Почему наши не стреляют? Майор!
Комбат лежал в окопе. В крови, без сознания. Вера приложила пальцы к его шее. Руки так тряслись, что и не понять, есть ли пульс. Прижалась ухом к груди. И тут майор застонал. Живой!
Вдруг стрельба стихла. Лязг гусениц приближался и дрожала земля. Танки прошли над окопом. Значит, наши отступили. Сейчас немцы пойдут добивать раненых. Если увидят офицера – возьмут в плен. Нельзя! Вера лихорадочно соображала. Раздались первые одиночные выстрелы и короткие очереди. Идут! Планшет! В нем документы. Вера сняла его с комбата и спрятала себе под гимнастёрку. Оттащила командира подальше от блиндажа: тут будет жарко. Так, теперь надо спрятаться под тела убитых.
Загремели взрывы со стороны блиндажа. Ищут живых в окопах. Вера обняла комбата. Укроет ли щит двоих? Иного выхода всё равно не было, стоило попробовать. Фашисты прошли мимо. Щит не подвёл. Скоро стемнеет, можно будет выбраться.
Ползти. Тащить. К реке. Добраться до рощи. Там можно укрыться.
Комбат пришёл в себя:
– Как зовут тебя, девчушка?
– Вера. Вы помолчите, товарищ командир. Фашисты могут вернуться.
Они вернулись, когда до рощи оставалось метров пятьдесят. Надо замереть, притвориться мёртвыми. Комбат снова в беспамятстве.
Немецкая речь всё ближе. Один из фашистов идёт прямо на них. Майор стонет. Услышат! Вдруг рядом с немцем хрипло, с усмешкой, по-русски:
– Получи, гад!
Взрыв гранаты. Болью пронзает колено. Крик сливается с грохотом. Фашисты стреляют на бегу, забирают своего и уходят стороной.