– Так скажи, что нам с Китаем делать?
– Шурануть туда пару водородных бомб, и капут им там всем будет.
– Пару мало. На такой народ штук двадцать надо, не меньше.
– Двадцать штук опасно, весь «шарик» тогда расколется, все человечество погибнет от радиации. Не гуманно это.
– Так уж и все. До наших мест никакая радиация не дойдет. А дойдет, так наш брат Иван и не такое видал.
– Даже здоровей будет!
– Надо устроить в Китае неурожай риса, и половина китайцев умрет с голода. Неужели наши ученые не могут изобрести какой-нибудь неурожайный порошок, который можно будет высыпать на Китай с искусственных спутников?! Пусть изобретут! Иначе за что им такую высокую зарплату платят и квартиры хорошие дают?!
– Я лично против атомных бомб не возражаю. Они практичнее обычных. И гигиеничнее.
– Сколько американских самолетов Дрезден бомбило? Сколько бомб кинули? А на Хиросиму всего одну бросили. И хоронить никого не надо было. Чуешь разницу?
– Атомное оружие все равно будет главным в будущей войне. Но оно нам не так страшно, как американцам. У нас огромная территория...
– Огромная территория не есть абсолютное достоинство. Она имеет и недостатки. Чтобы, например, перебазировать в Сибирь самый минимум промышленности, необходимый для войны, нужны затраты, которые нам не под силу.
– В ту войну мы все-таки нашли силы для этого.
– Промышленность той войны есть мелочь в сравнении с тем, какая потребуется для будущей войны.
Построить новый современный военный завод в Сибири сейчас обойдется во много раз дешевле, чем эвакуировать туда такой же из европейской части страны.
– Я не хочу в Сибирь. Лучше подохнуть здесь, чем уцелеть в Сибири.
– Слышишь, что люди говорят? А это тоже фактор немаловажный.
– Людей можно силой заставить переселиться туда, куда нужно в интересах обороны.
– Никакой атомной войны не будет. У нас уже есть оружие, с помощью которого американские ракеты с бомбами можно взрывать при взлете. А раз у нас есть, то и американцы скоро изобретут такое же. Вот химическое и биологическое оружие – это пострашнее.
– Скорей бы коммунизм во всем мире установили. Тогда войны отомрут.
– При коммунизме войны не исчезнут. Они лишь изменят характер – будут справедливыми для обеих враждующих сторон. Войны будут дружественные.
– Слава Богу, мы до этого не доживем.
– Кончайте мрачные разговоры! Расскажите лучше новый анекдотик!
– «Ты получил пригласительный билет на Красную площадь на похороны генсека?» – спрашивает один москвич другого. «А мне не нужно, – отвечает тот. – У меня абонемент».
Опять смена руководства
Отдыхающие много говорили о предстоящей смене руководства: всем было очевидно, что дни Андропова сочтены. На «диком» пляже рассказывали мрачные, макабрические анекдоты. Обитатели санатория элиты мрачно молчали, обмениваясь короткими и нейтральными репликами. Смена руководства могла коснуться их лично, причем – ощутимым образом. Большинство из них были стариками в медицинском смысле слова. Если преемником Андропова будет кто-то из «молодых» (скорее всего – Горбачев), то лозунг омоложения руководства будет претворен в действительность за их счет. В глубине души они надеялись, что в высшем руководстве проявят максимум осторожности и отдадут предпочтение Черненко. Тот тоже старик. И тоже болен. Но года три-четыре еще может протянуть. Он не даст «молодым» разогнать опытные кадры партийных и государственных руководителей.
Не унывал один писатель. Ему было хорошо при любом руководстве. Он был удобен любому руководству. Советское руководство при всех поворотах истории и во всех затруднительных ситуациях использовало его, чтобы продемонстрировать свой либерализм и хорошие намерения. Писателя награждали орденами и премиями, присваивали почетные звания и выпускали за границу, где он имел репутацию оппозиционера и даже жертвы режима. Из США он привез радиоприемник, по которому можно было слушать западные радиостанции, работающие на Советский Союз, и захватил его с собой в санаторий. Академик, генерал и партийный секретарь области собирались иногда в палате писателя послушать, «что наши враги говорят о нас». Забрел однажды и Западник. Передавали мнения кремленологов о предстоящих переменах в высшем советском руководстве. Все говорившие склонялись к тому, что преемником Андропова будет Черненко.
– Научились наконец-то предсказывать, – сказал писатель.
– Это не они научились предсказывать, – возразил партийный секретарь, – это мы сами стали заранее показывать им, что мы будем делать или даже уже сделали.
– А зачем? – удивился академик.
– А зачем это нужно скрывать? – ответил партийный секретарь.
Западник молча ушел в свою палату. Он был подавлен. Первый раз за все время работы в аппарате ЦК и КГБ он не был посвящен в кухню высшего руководства. А ведь он еще совсем не старик. Он еще, как минимум, лет десять мог бы работать с полной отдачей сил. Он только теперь достиг высшего уровня зрелости как специалист в своем деле и как государственный мыслитель. Так почему же в отношении его допускается такая вопиющая несправедливость?! Когда Андропов пришел к власти, западная пресса захлебывалась сенсациями по поводу всего того, что стало происходить в советском руководстве. В каждом пустяке и рутинном мероприятии усматривали грандиозные замыслы и начало великих преобразований. Теперь, когда стало очевидно, что дни Андропова сочтены, западная пресса снова заполняется всяким вздором по поводу предстоящей смены руководства в Советском Союзе.
Любопытно, подумал Западник, что сказал бы по этому поводу Социолог?
– Андропов был обречен независимо от болезни, – сказал бы Социолог, – потому что он проявил чрезмерную активность и стал угрозой всеобщему спокойствию. Если преемник Андропова будет молодой и здоровый человек и если он нарушит меру активности, он потерпит такое же поражение, как и Андропов. Любой Генсек, если он захочет долго удержаться на своем посту, должен стать брежневообразным ничтожеством. Преобразования нужны. Но не такие, к каким стремился Андропов, а такие, которые не затрагивают слишком болезненно никого лично. Такие, чтобы никто не заметил, что они произошли.
Материя истории
Западник бродил по своей роскошной палате и чувствовал себя очень одиноким.
– Ничего не поделаешь, – утешал он себя. – Одиночество есть плата за исключительность. Вспомни, как одинок был Сталин в конце жизни. И Генсек не раз жаловался тебе на одиночество.
Эти грустные размышления прервал шум снаружи. Он вышел узнать, в чем дело. Оказалось, что на пляже из мокрого песка вылепили гигантскую голую бабу. Все побежали смотреть на нее. Пошел и он: а вдруг это на самом деле его Великая Кнопка?! Но пока он шел, солнце высушило песок, и баба рассыпалась. Настроение испортилось окончательно. И он решил немедленно вернуться в Москву.
Не у дел
Клевета, в которую хотят верить, неопровержима. Слух о том, что он психически болен, приобрел силу всеобщего согласия. Его постепенно отстранили от всех важных дел. Он еще приезжал на работу и отсиживал положенное время. Ему еще оказывали внешнее уважение. Но лишь мельком, как бы тайком, отводя взгляд в сторону. Все уже знали, что его судьба решена, и выжидали лишь положенное в таких случаях время на официальное решение.
Чтобы как-то скоротать время на работе, он читал и перечитывал свой Великий Проект. И в его подсознании стало расти и крепнуть подозрение, что все его усилия потрачены впустую. Проект не будет осуществлен из-за козней мелких карьеристов и интриганов, и страна окажется беззащитной перед лицом Великого Будущего. Подозрение переросло в страх. И не просто в страх, а в Страх с большой буквы, – он уже привык мыслить эпохальными категориями. А все они начинаются с большой буквы. Ему не приходило в голову то символическое явление, что все они кончаются буквами маленькими. Страх разрастался в нем и превратился в панический ужас, когда он вспомнил о некрологе. Он сказался нездоровым, уехал домой, заперся в кабинете и напился до бесчувствия. Утром он спросил у домработницы, не мучает ли ее страх будущего?