Она присела на табурет и своими горящими раскосыми глазами ошарашенно глядела в мое истерзанное лицо. А за окном моросил дождь. Обрывками старых газет плыли по небу лоскуты облаков. Где-то на горизонте дымили трубы, и слышался перезвон бьющейся в соседней квартире посуды. Я, правда, думаю, что люди любят не просто так, а чтобы становиться лучше, сильнее и прекраснее душой.
– Я стану класть две ложки сахара в чай вместо трех, курить в день не пачку, а пять сигарет. Сниму грязные шторы с окон, помою полы, перестану разбрасывать грязные носки и буду чаще мыть голову. Ты тянешь меня к свету, а до тебя я падал в Тартар. Я перестану злиться на мир, если только ты будешь гордиться мной…
Она стала серьезной, поднесла к моим губам палец и глазами заставила заткнуться. Вечерний ветерок трепал непослушную прядь ее волос, лунный свет отражался в ее темных глазах, а пухлые губы вдруг заплясали в медленном вальсе:
– Научу. Следуй за мной, смотри на меня, впитывай мои смыслы. Не все люди способны учиться – многие напротив, лишь копят в себе злобу и лень. А ты же, мое золотце, ты же, мой самородок – ты хочешь быть лучше, и делаешь меня самой счастливой, – она мягко улыбнулась, положила голову мне на грудь и пообещала. – Я научу тебя всему, но и ты научи. Научи влюблять вдохновенным взглядом, научи видеть краски, научи мечтать о великом. Увези меня туда, где по весне улицы пылают сиренью, где в музеи пускают по студенческому билету бесплатно, где в заброшенных домах живет искусство, а природа берет верх над человеком.
Она прервалась, затушила свою сигарету и бросила томный взгляд на бушующее море луж за окном.
– Я думаю, что когда люди хотят становиться рядом друг с другом Богами – это и есть настоящая любовь, рожденная не где-то там, на небесах, а прямо тут, под нависшими над нами свинцовыми брюшками туч…
– Плесень задушит тебя, плесень скоро тебя задушит… голоса в голове. Силуэт той рыжей девушки.
– А почему мы вообще здесь сидим?
После каждого её вопроса мне нужно было думать и копаться в ситуации, но делать этого ужасно не хотелось. Надо было просто наслаждаться моментом. Я держал паузу, смотрел ей в глаза, затем отводил взгляд на залитые золотым светом стёкла и стены домов и лишь тогда отвечал.
– Потому что рано или поздно судьба столкнула бы нас лбами, как бы мы ни пытались это обойти.
– А мы пытались?
– Лично я – да.
Она отпила чай из кружки с дурацким принтом.
– Я, на самом деле, тоже. Постоянно боялась тебе написать. Правда не знала, как ты отреагируешь. У тебя такое злое лицо всё время.
– Ты не поверишь, но я ждал. Сначала, конечно, хотелось картинно послать всё, но чем дольше тебя не было, тем больше тебя не хватало. В один момент плюёшь на всё и уже сам делаешь шаг.
Солнце уходило за горизонт, как кусок рафинада погружался в чашку с чаем, темнея. Последние лучи пронзали дома, скользили по кронам деревьев. Воздух замер. Птицы по-летнему щебетали, во дворе звонкие детские голоса сливались в одну непонятную и яркую речь. Мы с ней сидели на моём балконе восьмого этажа.
– Я скучала.
– Я знаю. Я не меньше.
Её рука на мгновение исчезла в кармане джинсов, но вновь появилась оттуда, удерживая в клетке из пальцев сердце. Это было каменное сердечко бледно-розового цвета, которое я подарил ей. Тогда мы были друг для друга самыми близкими людьми, проводившими дни напролёт вместе. Каждый новый день был новой небольшой историей, которую хочется вспоминать и прокручивать заново, однако в этом случае вся жизнь станет всего на всего фильмом о прошлом.
– Хранила?
Она молча кивнула головой, поджав губы, а я расплылся в улыбке.
– Зачем?
Она повела плечами. Наши взгляды пересеклись, и я заметил в глубине её глаз небольшой разгорающийся огонёк, которого очень давно не видел.
–Я бы любил тебя всегда.
–Но?
–Но эта жизнь такая сука! Я есть твоя плохая память
– Тебе плохо?
Моя память хрипит, она в агонии, тает на смертном одре – все кого я любил никогда не вернуться ко мне!
Ночь не дает мне ступить ни шагу. Знакомый силуэт держит в руках нож.
– Уже поздно, ты домой собираешься?
–Очнись! Время пришло.
Я открыл глаза. Это был всего лишь сон. Тихонько жужжала лампочка, до сих пор было еще и ветрено. Шума не было, был только звук: так говорила осенняя дождливая жизнь, и от этого голоса многим становилось не по себе: на меня нахлынула усталость.