Саша, не расцепляя наши пальцы, подперев коленом руль, зло выдыхает, достает левой рукой сигареты, но не прикуривает, сжимает пачку и зло выдохнув, швыряет на консоль. Выруливает на проспект и злобно шипит один сплошной мат, глядя на снова зазвонивший телефон.
— Да достали вы уже, суки. — Останавливаясь на красный сигнал светофора отклоняет вызов, нервно постукивая телефоном по рулю. Бросает на меня косой взгляд, я торопливо пытаюсь изобразить спокойствие, спрятав под него абсолютную растерянность. Криво усмехается и значительно более спокойно произносит, — Игорь в защитниках не нуждается, уж поверь. Игорь в мозгах и совести очень нуждается и больше ни в чем.
— Я просто… понимаю, что поступок дряной, если это Игорь сделал. — Нерешительно произношу я, когда он снова трогается по проспекту, и я чувствую, как его пальцы сжали мои сильнее. — Просто ты с ним можешь же … Ты даже сейчас очень злой. — Не знаю, какие слова подобрать, и как всегда, в моменты растерянности по привычке говорю тихо и очень спокойно.
Саша не ответил, свернул к моему дому и остановился у подъезда. Выключил фары и взял сигареты. Я, было собираюсь на выход, но он чуть сильнее сжимает пальцы, просит подождать. Вторая сигарета. Взгляд в боковое окно. Ему херово. Не, не плохо, а именно херово и это видно невооруженным глазом. Он собирается с силами, чтобы задать вопрос брату и уже заранее знает правду. Выкидывает сигарету, но окно не закрывает. Переводит взгляд на наши пальцы. Мне хочется дернуться, хочется убрать руку и одновременно с этим хочется сжать сильнее и показать, что не все люди твари. Теряюсь я. Во всем. В ситуации и в нем.
— Я всегда злюсь, когда вопрос касается Игоря. И я его не убью, если ты об этом. — Тихо произносит он и оглаживает большим пальцем кожу тыльной стороны моей ладони. — Да и, скорее всего, я ему ничего не сделаю. Ибо бесполезно. — Медленный выдох, прикрытые глаза, снова пальцем по коже. — Боже, как я заебался уже…
— Может, это не он? — тихо произношу я, — ну не настолько же он… не знаю, бездушный что ли…
Саша смотрит на меня долгим, непонятным взглядом. На миг там появляется отблеск непередаваемой боли, полной растерянности, глубокого отчаяния. Это всего лишь миг, но меня просто вжимает, вдавливает в кресло под гнетом таких его эмоций, но он уже переводит взгляд в лобовое стекло, прищуривается, подавляет себя. Краткая затяжка, и длинные пальцы левой руки, с зажатой сигаретой постукивают по коже руля. Взгляд затуманен, досаден, разочарован. Голос прорезает повисшую тишину, прорезает чуть хрипло, тихо и просто бесконечно устало:
— Не настолько бездушный?.. Наша с Игорем мать была алкашкой. Я ее помню. Помню все. Наверное, это и есть самое ужасное во всей ситуации. Да и в целом в моей жизни. Я маленький был и мне тогда казалось, что если я буду хорошо себя вести, то она перестанет пить. Будет с нами. Со мной и Игорем. Глупо, знаю, но я был ребенком, и мой мир был тогда проще и… неправильнее. Я и правда считал, что если буду хорошо себя вести, то мама… перестанет. Так бывало иногда, когда у нее в запоях перерывы случались, она ловила белочку, а когда ее выписывали из психушки она пару дней не пила. Вот это мне тогда казалось наградой за то, что я… — Усмехается, — хороший мальчик.
Впрочем, награда эта была недолгой. Вот вроде все хорошо, как мне тогда казалось, просто идеально, ведь она не пьет, а потом я прихожу из школы и если в раковине грязная посуда, значит всё. Опять началось. Ненавижу грязную посуду… У меня в квартире может быть жуткий срач, но посуда вымыта и убрана всегда. Это первый и основной мой комплекс из детства. Ты знала, что с подобными комплексами нельзя бороться? Не то чтобы нельзя, скорее невозможно. Мне сейчас тридцать. Я взрослый мужик. Обеспеченный, способный на очень многое. Пока не увижу у себя в раковине грязную посуду. Это похоже… даже не знаю на что. Не на что это не похоже. Просто дрожь. Задавленная возрастом и рациональностью. Задавленная вроде бы намертво. А руки моют. Моют ебучую грязную посуду.
Игорю было четыре, а мне восемь, когда мать лишили родительских прав и нас отдали в детдом. Я и до этого знал, что кроме брата у меня никого в этом мире нет, но тогда… Детдом. Там понимаешь особенно четко, что есть ты, есть твой брат и вы оба никому не нужны в этом охуевшем от злости мире. Совсем не нужны. Сдохнете — мир и не заметит.