Чтобы ты понимала днище всего этого — меня в первый день прописали заточкой в бок, потому что деревянный крестик отдавать старшакам не хотел. Крестик был просто деревянный, весь покоцанный, никакой ценности не имел совсем, его хер продашь. У них был принцип, а у меня был свой… Твой браслет. Помнишь?.. Из бисера. Я знал этот взгляд, Оль. Я маленький был, а у меня был такой же взгляд, когда с меня хотели снять деревянный крестик — единственный в жизни подарок от матери, живущей от запоя до запоя. Но я другой матери тогда и не знал.
И ее подарок хотели отобрать. Не отдал. Шесть дней в реанимации, пять недель в стационаре. У меня до сих пор этот крестик лежит. Дома, в шкатулке. Там ничего кроме него и нет. Только он. До сих пор не знаю, зачем храню…
А тогда… Тогда… да всем насрать, по двору шагали девяностые. Хотя, думаю, причина не только в том отрезке времени. Не хочу это все вспоминать… Мы в детдоме год тогда провели. Потом Игоря хотела усыновить обеспеченная и бездетная супружеская пара. Знаешь, ведь взрослых детей очень редко усыновляют. Игорь, по меркам усыновления уже был взрослый, я так уж тем более. А его хотели, и я так хотел, чтобы у него были родители… Настоящие. Чтобы он все это забыл. Хотя, как сейчас я понимаю, он и не запоминал.
Игорь уговорил их усыновить и меня. И они даже согласились. Все изменилось. Мне раньше казалось, что мама это такая женщина, которая не пьет и не бьет, думал, что это, наверное, и есть любовь. Тогда, когда нас усыновили узнал, что не только это. Что настоящая мама еще и обнимает и целует без повода, вкусно готовит, готова провести с тобой время, долго разговаривать, рассказывать, объяснять, что с ней не страшно оставить младшего брата… А дома всегда есть еда, и можно не воровать, чтобы Игорь хоть раз в сутки поел… Я ведь помню голод. С биологической матерью когда жили, самогон был всегда, а еда… Игорь так страшно плакал, потому что есть хотел…у нас сарай был, там крысы… Блядь… Сука, надеюсь, в мучениях сдохла…
Саша прикрыл ладонью глаза и протяжно, тихо выдохнул. Достал чуть дрожащими пальцами сигарету и глубоко затянувшись, тихо продолжил:
— Я старался быть лучше во всем, мне тогда казалось, что так и нужно, ведь у нас лучшие на свете родители и мы с Игорем должны во всем и всегда быть поводом гордости для них.
Тогда ведь заграничные сладости пошли, эти всякие сникерсы, баунти… Их даже в магазинах не всегда было достать, а у нас дома они были. И игрушки. У Игоря был игрушечный форд такой, на педальках, красный. Ни у кого такого не было. Только у Игоря. Он разбил левую фару, когда педалька отказала. Он пытался разогнать его, толкая сзади, чтобы потом прыгнуть и прокатиться, но задел фарой о ножку скамейки во дворе. Он так плакал тогда, просил не говорить родителям, что разбил фару, чтобы они не расстраивались… Это единственный момент в моей памяти, когда он боялся кого-то расстроить…
Зорин с ожесточением сплюнул в окно, чуть дрожащими пальцами достал новую сигарету и закурил. Продолжил не сразу. Его тихий голос нарушил тишину, когда сигарета была уже наполовину скурена:
— Папа учил меня кататься на двухколесном велосипеде, стрелять из ружья, брал на рыбалку, даже на машине ездить учил… Я всегда и во всем старался ему помогать, всему научиться, он даже на работу меня брал иногда. Тогда я и решил, что тоже непременно в строительный бизнес пойду. Отец с матерью правда очень хорошие люди. Игорю не с чем было это сравнить. Он почти не помнил нашу биологическую мать, а в детдоме я вокруг него коршуном крутился, не давал в обиду никогда, свои обеды отдавал, хотя кормили там весьма херово и порой мы снова просто голодали… Но Игорь ничего не помнил о том, что наша жизнь была близка к определению ад, пока нас не усыновили. Пока его не усыновили. Я как бонус шел.
Он адаптировался быстро, принимал все как должное… А потом мама забеременела все-таки. Спустя столько лет. Нет, родители старались показать, что все по-прежнему, что они нас так же сильно любят, несмотря на рождение сестры, что все у нас хорошо. Они старались, но… такое просто чувствуешь. Все вроде то же самое. Имею в виду, их отношение к нам было прежним, но… чувствуешь. Игорю было четырнадцать и ему не нравилось, что мир больше не крутится вокруг него, но я тогда еще не знал на что он вообще способен.
Я учился в универе и снимал квартиру. Сначала в юридическом учился. Через год понял, что не мое. Бросил, родители поддержали. Поступил в экономический и только тогда узнал, что пока я там определялся в жизни Игорь вообще тормоза потерял. Я узнал обо всем: обо всех побегах из дома, брошенной школе, грязных словах, безостановочной ругани… плевке матери в лицо. Это… вообще. Я его тогда впервые избил так сильно. Просто, Оль… Она правда мама. Не мать. Мама. А он, тварь, ей в лицо плюнул…