– Но откуда ты узнал? – шепчет Амели, удивленно уставившись на меня.
Я стараюсь не смотреть на нее, потому что знаю – если посмотрю, то не смогу сохранять ясность ума. Фантазия и яркие воспоминания заставят меня увидеть то, что я хотел бы навсегда забыть.
Поэтому продолжаю всматриваться в лица прохожих, пытаясь найти того самого человека, из-за которого оказался здесь.
Он точно где-то среди прохожих. Стоит. Смотрит на нас, как на беспомощных кроликов, и выжидает подходящий момент для нападения.
Неожиданно справа проскальзывает какая-то тень, а после раздается тот самый звук, от которого в моем сердце вновь что-то обрывается.
Звук разрезаемой плоти и следом хрип.
Словно в замедленно съемке, поворачиваюсь к Амели и вижу, что она держится за горло. Из-под пальцев пульсирующими струйками стекает алая кровь. Она стремительно окрашивает в красный воротник белоснежной рубашки и коричнево-белую жилетку.
В голове царит абсолютная пустота, когда я крепко хватаюсь за горло Амели, зажимая рану. Ощущение, как пульсирующая струя теплой крови упирается в ладонь – самое ужасное чувство, которое я когда-либо испытывал в жизни.
Тошнота подступает к горлу вместе с рвущимся наружу болезненным воем. Я не успел.
Сквозь пелену слез смотрю на Амели. В ее глазах вместо ожидаемого ужаса стоит пугающее смирение. Она уже поняла, что это последние мгновения ее жизни, поэтому пытается улыбнуться, чтобы хотя бы немного скрасить воспоминание о нашей последней встрече.
Но получается лишь кровавый оскал, от которого душу рвет на части.
Первая горькая слеза скатывается по моей щеке. За ней другая.
Испуганные крики прохожих доносятся до меня, как из-под толщи воды. Отчетливо слышу лишь одно – стук бьющегося сердца, которое пока что бьется слишком медленно.
Заторможено, как в бреду, оборачиваюсь в сторону, где предположительно скрылся убийца, но там слишком много обеспокоенных людей, заинтересованно направляющихся к нам. Нет никого, кто мог быть тем самым убийцей в черных одеяниях.
Он снова бесследно скрылся, словно не появлялся здесь вовсе.
Тело Амели слабеет. Мы вместе опускаемся на пыльную плитку и неотрывно смотрим друг на друга.
Я вижу, как жизнь постепенно меркнет в ее лучистых карих глазах. Секунда за секундой.
– Прости, – надрывно шепчу, сглатывая болезненный ком рыданий. – Я все исправлю. Обещаю. Ты не умрешь.
Амели вновь пытается улыбнуться уголками губ, словно понимает, о чем я говорю, а после ее глаза стекленеют. Былой блеск гаснет, оставляя лишь мертвенную серость.
Тело девушки безвольно кренится вбок, и я ловлю его, крепко прижимая к себе. Она все еще теплая. Мягкая. Будто живая. Будто вот-вот рассмеется и крепко обнимет в ответ.
Но нет.
Кровь на моих руках доказывает обратное.
Снующие вокруг перепуганные люди что-то кричат, шепчутся и не скупятся на жалость. Кажется, где-то вдалеке слышны сирены скорой помощи. Или это полиция?
Не могу разобрать.
Крепко зажмуриваюсь, нежно прижимаю к себе тело Амели и в последний раз зарываюсь носом в мягкие волосы, приятно пахнущие лавандой и знакомым родным теплом.
В груди болезненно саднит, как после настоящей глубокой раны. Но это всего лишь скорбь. Тяжелое чувство утраты, которое грузом лежит на сердце и вынуждает меня снова сделать это.
Снова попытаться спасти Амели.
Дрожащей рукой вытаскиваю из кармана куртки старые часы на цепочке – те самые, которые были особенно популярны в семнадцатом веке. Вполне возможно, они сохранились с тех самых времен. Бабушка не уточняла, когда именно их произвели.
Ремонтуар, который в данных часах больше выполнял функцию кнопки, был приподнят. Стрелки размеренно отсчитали от двенадцати часов ровно семнадцать минут.
Именно столько я пробыл в прошлом, впервые попытавшись изменить ход произошедших событий.
Но ничего не получилось.
Амели все равно умерла.
Большим пальцем, не глядя, нажимаю на кнопку-ремонтуар.
Все тело тут же обдает холодом, словно я с головой прыгнул в ледяную воду. Перед глазами, даже несмотря на закрытые веки, проносятся картинки прошлого: моего и чужого.