— Разве много? Двадцати пудов не будет. Так что, по рукам?
— Ладно, — махнул рукой Каменев. — Угощу потом Ворошилова с Будённым. Вот удивятся.
— Это точно, удивятся, — согласился Беляков. — За тыщу рублей всё отдам.
— Сколько? Дорого.
— Так и продукт редкий. В Москве такого не найдёте. Только у нас и только сегодня.
Нарком больше не стал спорить и достал из кармана толстый бумажник. Александр Фёдорович взял деньги, отделил две сотенных бумажки и протянул соседу.
— Твоя доля, Асафыч. Всё честно?
Сосед, получив за несколько минут полугодовую прибыль, довольно заулыбался.
— Обмыть бы покупочку полагается.
— Обойдёшься, — окоротил деда Беляков, — тебе ещё груз караулить, пока телега не подойдёт. А я пока товарища наркома провожу до сельсовета.
— Иди-иди, — напутствовал в спину Мефодий Асафович, пряча бутылку с остатками самогонки. — Мимо нипочём не промахнёшься.
День у председателя сельсовета не задался с утра. Что день? Можно сказать — вся жизнь не задалась. И дёрнул чёрт согласиться променять привычную должность главного комбедовца на сомнительный почёт и ежедневные хлопоты. Вернуть бы назад те весёлые времена. Работы почти нет, за отсутствием бедноты в зажиточной слободе. А всё же власть! Хорошо-то было как, хосподи. Развернёшь, бывало, кумачовый транспарант с лозунгом, растянешь потехинскую гармошку, сколько рук хватит, и айда мироедов раскулачивать. Которого на бутылку, а кого и на четверть.
Правда, самый зловредный кулак, Беляков, долго не раскулачивался. Два раза председателя комбеда с крыльца спускал, и один раз в пруд к лягушкам забросил. А сам как есть классовый враг, видит Бог, которого по приказу партии нет. Две коровы, десяток овец, лошадь с жеребёнком. В колхоз не пошёл, а на все уговоры отвечал коротко, но матерно. Но, нашлась и на него управа, когда новый дом построил. Где это видано, чтобы единоличник лучше колхозника жил?
А теперь в половине дома сельсовет. Надо бы, по уму, и вторую половину забрать, но участковый воспротивился. Пожалел, видишь ли, пятерых сынков кулацких. Ему что? Сидит себе в отделении, и горя не знает. А ему, потомственному сельскому пролетарию Петру Волкову, днями напролёт выслушивать из-за тонкой перегородки голос самого младшего Белякова, четырёхлетнего Федьки: — "Дядя Петя, отдай папу! Дядяпетяотдайпапу! Дядяпетяотдайпапу!" А голосище — хоть сейчас в церковь дьяконом отправляй, невзирая на возраст. Одно только спасение — на обеденный перерыв на часок пораньше убежать. Да с обеда вернуться на полтора попозже.
— Петька! — Окликнул председателя сосед, дымящий на своём крылечке трофейной трубкой, которую принёс с турецкого фронта вместе с деревянной ногой. Всякое уважение к чинам бывший фельдфебель утратил при штурме Эрзерума, вместе с ногой.
— Выспался, срань господня? У меня аж стёкла дрожали от твоего храпа. Ты эта…, Петюнчик, поторапливайся. Там в сельсовете сюприс большой дожидается.
— Чего дожидается, Натолий Палыч? — Волков поправил начальственный картуз.
Зловредный инвалид заржал совсем как лошадь, и махнул рукой небрежно. Проваливай, мол, задница комбедовская.
— Ничо, ужо и на тебя управа найдётся. — Бормотал Волков, подходя к большому деревянному дому, на крыше которого развевался красный флаг.
Но попасть внутрь, привычно пихнув грязным сапогом тесовую дверь, не получилось. На перильцах сидел военный в шинели с опасными петлицами, который и загородил дорогу, ткнув в живот неизвестно откуда появившимся пистолетом. Представитель местной власти от неожиданности икнул и поднял руки вверх.
— Сдаёшься? Это хорошо, — одобрил ОГПУшник, сноровисто ощупывая председателя. — Ну и кто ты таков будешь, мил человек? Куда прешь? Тебе назначено?
— Так я…, это…, работаю тут.
— Да? — Охранник с сомнением оглядел посетителя с головы до ног. — Ну, проходи, работничек.
Волков шагнул из сеней в тесную прихожую, где нос к носу столкнулся с малолетним террористом Федькой, который высунулся с печки. Из большой комнаты доносились громкие голоса.
— Дядя Петя, — гаркнул над ухом Беляков-младший, — а папа сказал, что надерёт тебе задницу крапивой. А дядя Серёжа обещал мне большой пряник, а тебя урыть. Это очень больно будет? А дядя Андрей говорит, что тебя сгноит. Ты, правда, теперь тухлый будешь? К нам теперь не приходи такой вонючий.
Чтобы избавиться от дальнейших вопросов, председатель открыл дверь и вошёл в переднюю половину. Сразу за порогом ноги приросли к полу, никак не желая двигаться дальше. За столом, заставленным тарелками и многочисленными бутылками, изъятыми из вскрытого сейфа, сидел сам Беляков со стаканом в руке, и трое неизвестных начальственного вида. На скрип двери один из них, с бритой налысо головой, обернулся.
— О, Александр Фёдорович, к тебе уже гости.
— Это не гость, товарищ Конев. Это Советская власть пришла.
— Не понял, — командир Нижегородской дивизии задумчиво почесал гладкий затылок, — а товарищ Жданов тогда у нас кто?
— А я, Иван Степанович, не власть. Я — партийное руководство. — Ответил секретарь крайкома. — Может Сергей Сергеевич Советской властью будет?
— Да я как-то больше по военной линии, — наконец обернулся и последний из сидящих за столом начальников.
Боже ты мой, которого нет по приказу партии, да это же Каменев. Волкову где-то внутри стало очень неуютно и нехорошо.
— Так вот ты какой, северный олень, — нарком прищурил глаз и выставил указательный палец на манер пистолетика. — Тебя сразу к стенке поставить, или предоставить последнее слово?
— Виноват….
— Знаю. Давай, рассказывай, ты из старых троцкистов будешь, или из новых ягодиц?
— Да я вообще…
— И это знаю, — кивнул Сергей Сергеевич. — Слушай приказ — через три часа явиться к оперуполномоченному, с вещами, и самоарестоваться до утра. Выполнять.
Едва за бывшим председателем сельсовета захлопнулась дверь, как Конев проворчал:
— А я бы шлёпнул.
— Если каждого дурака расстреливать, Иван Степанович, то наше население больше чем втрое уменьшится, — пояснил Каменев. — Нельзя быть таким кровожадным.
— Разве кто говорил про расстрел? — Комдив постучал вилкой по краю стакана. — Я хотел выпить за нового председателя сельсовета.
— И председателя колхоза по совместительству, — уточнил Жданов. — Не спорь, Александр Фёдорыч, разве у тебя есть возможность отказаться?
Беляков пожал плечами и выпил. Потом оглядел стол в поисках подходящей закуски.
— Еленка! — Позвал он жену.
С кухни донёсся звон упавшей тарелки и недовольный женский голос:
— Опять, Саня, под руку говоришь.
— А ты опять спорить начинаешь? У нас огурцы солёные остались?
— Как же не остаться? Вот они, на полу лежат. Вам собрать, или так съедите?
— Суровая у тебя супруга, Фёдорыч, — посочувствовал Конев.
— Не-е-е, — усмехнулся Беляков. — Это она беспокоится, чтобы никто из вас ночевать не остался. Поймите правильно — три года мужа не видела.
— Да с чего ночевать-то? Выпили чуток всего.
— Так это пока. В гостях, да по служебной надобности, да трезвым остаться? Обижаете, начальники. Может, покурите пока, а я в погреб сбегаю? Тут рядом.
Хлебосольный хозяин убежал, взяв с вешалки первую попавшуюся шинель с ромбами на петлицах, а гости задымили наркомовскими сигарами.
— Ты извини, Сергей Сергеевич, — произнёс Жданов после некоторого раздумья, — я, конечно, поддержал твою идею с председательством, но всё равно не понимаю, для чего это нужно. Типичный же кулак. Ну, пусть не мироед, но психология землевладельца осталась. Есть в нём что-то буржуйское.
— В корень зришь, Андрей Александрович, — согласился Каменев. — Вот и будет крупным землевладельцем. Или ты думаешь, что город будет питаться рекордами орденоносца Григория Тризалупова, который к 17 съезду партии взял обязательство проводить вспашку на глубину не менее 80 сантиметров? Кстати, не забудьте посадить придурка за вредительство, за лето восемь тракторов загубил.