В лесу мы искали все что может сойти на дрова, толстые сухие ветки, лесоповал, сухостой, и очистив подходящий объект от мелких веток, распилив на куски 4 – 5 метров длиной, грузили на воза. Что могли, затаскивали сами, остальное конем. Для этого в конец бревна вгоняли железный крюк, через ушко веревками привязывали коня и тащили волоком к возу. Дальше по приставленным дубовым доскам затягивали конем бревно на воз. Нагрузив первый воз, Оксана отправилась домой, благо, там было кому, помочь разгрузить, а я остался дальше рубить сучья. Незадолго перед этим, когда мы переводили дух после загрузки воза, я спросил ее.
– Оксана, а где я вчера забился?
– А вон оттуда бежал, лица на тебе не было, все кричал "Тикай Оксано!", добре, что я коня не распрягла, развернула воза, а ты добег почти, но запнулся, грохнулся лбом о пенек, и лежишь как мрец, белый весь. И чего ты туда только поперся, дров и тут везде полно.
– Кабы ж я знал чего, то сказал бы, – пытаясь вызвать воспоминания Богдана о вчерашнем дне, меня уже тянуло пройтись вчерашним маршрутом, и разобраться, что ж случилось на самом деле. – А дальше то, что было?
– А что дальше, дальше, сама не знаю, как тебя на воза затащила, видно Бог помог, тяжелый ты как колода, гоню в село, а сама реву и голосю всем, "Богдан забился!". А ты лежишь белый, только головой на ямах мотает, да о воз бьет, как поленом, и ни звука. – Сестра разревелась от воспоминаний, обняла меня, и начала целовать в щеки. – Боже, как же напугал, непутевый ты наш. – Неловко обняв ее за плечи, я пытался исчезнуть, уйти из сознания, забиться в самый дальний угол, отгородиться, не слышать, не видеть, не чувствовать, как Богдан гладит ее по голове, шепчет что-то, успокаивая, как они весело смеются над чем-то своим, к чему я не имею никакого отношения. Это трудно, вдруг почувствовать, как ты впервые взял чужое, трудно описать это мерзкое, подленькое чувство, в котором так много оттенков и вкусов. Забившись, как пойманная рыба, которую любопытство завело в сеть, из которой уже не вырваться, ничего не просил у Господа, мне просто хотелось в ту минуту, так и просидеть закуклившись, весь остаток дней, на задворках чужого сознания, ожидая часа, для кого последнего, а для меня первого, первого часа свободы.
Оксана укатила в село, а Богдан ушел куда то вглубь, где он обитал, при этом, легко выудив меня на верх, на авансцену событий, оставил сидящим на пеньке с пустой головой и букетом эмоций. От него в мою сторону шли волны тепла, благодарности за то, что я есть, что ему спокойно со мной, мальчик утешал меня, взрослого дядю, который в очередной раз пожалел, что ввязался во все это. "А если я угроблю нас Богдан, ты не пожалеешь об этом?" Спросил скорее себя, чем его, не надеясь на ответ. "Нет". Лаконичный, и непривычно сухой ответ, холодной изморозью прояснил затуманенную голову, приморозив клубки эмоций. Взяв рогатину, отодвинув в сторону все, что мешало думать, отправился в сторону указанную Оксаной, рыская по сторонам, и пытаясь найти как следы на поверхности грунта, так и следы воспоминаний в голове. Отметив по ходу движения, как ловко движется Богдан по лесу, даже лучше меня, практически беззвучно, нога замирает над землей, носок ищет твердую опору, попутно раздвигая все, что лежит сверху, и может выдать сухим треском. Вдруг, мой взгляд зацепился за непривычный для леса предмет, выглядывающий из опавших листьев. Это была стрела с поврежденным оперением, трехгранным, узким наконечником, сантиметров 90 длиной. Разглядывая находку, медленно, зигзагами двинулся дальше, внимательно рассматривая поверхность земли, в надежде увидеть свежие следы. "А стрела свежая, дерево светлое, не потемнело, наконечник блестит, салом натертый, даже смазка на нем еще чувствуется, об ветки оперенье побило, да на излете в листья зарылась, вот и не нашли ее, а может времени искать не было. Стрела боевая, бронебойная, такой стрелой по зверю не стреляют. Летела она вчера, скорее всего, Богдану в спину, да в ветках заблудилась. Не даром малец так напугался. А вот и следы. А примерим-ка мы к ним, Богдан, твою, а теперь нашу с тобой обувку, небось, вчера в той же был. Отпечатки совпали, ты вчера тут бежал, вон расстояние между следами больше метра, на спокойный шаг не похоже". Вдруг, как прорвало, накатили воспоминания Богдана, яркие настоящие картинки вчерашних событий. Вон из того оврага, что виднеется впереди, метрах в ста пятидесяти, показывается, чем-то знакомая, фигура казака, ведущего в поводу двух коней, а из-за того дерева, метрах в пятидесяти отсюда, вдруг, появляется страшное чудовище с железным лицом. Лицо страшно блестит и искажается горящими провалами глаз, он направляет в твою сторону железную руку, ты бросаешься в сторону и бежишь, слыша позади топот и хриплое дыхание железного человека. Ты бежишь и кричишь "Тикай, Оксано!", видишь, как она разворачивает воза, и тут он настигает тебя, падая, ты чувствуешь, что умираешь, и все застилает черная пелена.
Сложнее всего было, прокручивая эти картины снова, и снова, отделить реальные факты, от наслоений бурной фантазии. В конце концов, возникла следующая, приблизительная картина вчерашних событий. Что-то заинтересовало Богдана, может, вороны кружили над оврагом, может еще что, и он направился посмотреть, что там происходит. Кто-то, смутно знакомый Богдану, вышел из оврага, и воин стоявший на страже поняв, что выжидать нет смысла, дальше Богдан не пойдет, вышел из-за дерева, и попытался достать Богдана из лука. Он был в полном татарском доспехе, забрало шлема было в виде железной маски, либо маска одевалась отдельно от шлема, были такие доспехи. Блики солнца на маске, и доспехе, нарисовали в сознании Богдана, страшное чудовище с горящими глазами. Никто за ним не бежал, сознание в панике, часто принимает, свое дыхание, и свой топот, за чужие звуки. Облазив все вокруг, и осмотрев все следы, можно было только сделать вывод, что в овраге было восемь подкованных коней, и скорее всего, три человека, четвертый сторожил сверху, сначала стоял возле оврага, затем двинулся в сторону Богдана. Что они делали, зачем спускались в овраг, было неясно. Затем они вышли из оврага, трое поехали в одну сторону, четвертый в другую. Часть из них наверняка была чужаками, а значит, мы обязаны об этом сообщить. Увидев нашу лошадь с Оксаной, которая въезжала в лес, развернул их, и отправил за Илларом, велев передать ему, что чужие в лесу. Раз он местный атаман, то пусть ищет, кто меня подстрелить хотел, и зачем. Пока Оксана ездила вызывать атамана, было время поразмыслить. В этой всей истории, непонятного было много, но самой непонятной, была стрела, пущенная Богдану в спину. Не угрожал он никому, ткнулся случайно, куда не положено, ну и что. Ничего он увидеть не успел. Намного проще было просто напугать, и отогнать пацана, раз уж так случилось. Что, он сможет рассказать, что бродил по лесу, да наткнулся на казака в татарском доспехе. Эка невидаль, тут все так ходят. Взять к примеру мою одежду. На голове потертый заячий татарский треух, сверху татарский ватный халат, на ногах татарские сапоги с загнутыми носками, сверху обшитые заячьими шкурами. Наверняка, кто-то из казаков, добычей рассчитался с батей за работу. А кого им еще грабить, если кроме татар рядом никого? Одна из версий, почему в нашей истории, татары, без войны, ради мифической дружбы и взаимопомощи, разрешили Литовскому княжеству присоединить земли Правобережья, вплоть до Черного моря, заключается в том, что их кочевий там уже не было много лет. С одной стороны казаки, с другой валахи разоряли практически беззащитные отдельные кочевья, которые откочевали восточнее Днепра, оставив все Правобережье от моря до Киева практически безлюдным.