Случилось как-то, что Параша пришла домой с поля ранее обыкновенного и застала свою мать в слезах, а отца в сильном расстройстве. Он был необыкновенно бледен и задумчив и, по-видимому, вполне предавался горести; угрюмость его испугала бедную девушку. «Вот, — вскричал Лупалов, увидя ее, — вот мое самое невыносимое несчастие, дочь, данная мне Господом, во гневе Его… Я страдаю как изгнанник, страдаю как отец!.. Я не могу прилично образовать мою единственную дочь и принужден видеть, как она тяжким трудом кормит нас и, может быть, умрет от изнеможения на руках моих!.. Имя отца, радостное для всякого, для одного меня — проклятие неба!..»
Испуганная Параша и мать ее в слезах бросились к нему; они обе старались его успокоить. Этот случай произвел глубокое впечатление на Парашу. В первый раз, родители ее, откровенно, говорили при ней о безнадежном своем положении, и весь ужас несчастия их, с этой минуты стал вполне ей понятен.
В это-то самое время, когда ей еще не было и пятнадцати лет, родилась у нее мысль идти в Петербург, просить помилования отцу. Она сама потом рассказывала, что, однажды по окончании молитвы, мысль эта как молния блеснула в ее уме и произвела какое- то непостижимое беспокойство.
Параша и впоследствии, никогда не сомневалась, что эту мысль внушил ей сам Господь, и такая глубокая вера подкрепляла ее в самых неблагоприятных обстоятельствах жизни.
Так как Параша, до сих пор не понимая горькой участи своего отца, не имела причин помышлять о его освобождении, то это новое чувство ее восхитило.
«Господи! — молилась она, — не оставь меня своею милостию и не лишай невыразимого блаженства, которое наполняет мою душу».
Вскоре потом намерение идти в Петербург, упасть к ногам Монарха и просить помилования отцу, совершенно созрело в уме ее и стало постоянною мечтою.
За долго до этого, Параша любила уединенно молиться в березовом лесу, близ дома родителей; теперь она чаще стала ходить туда, проникнутая своею мыслию и с теплою верою воссылала молитвы к Господу благословить путь ее и дать силы на совершение подвига.
Иногда, предавшись мольбе, она забывала свои ежедневные занятия, чем неоднократно навлекала на себя выговоры родителей, которым долго боялась открыть свое намерение. Бодрость оставляла ее, всякий раз как только она хотела заговорить об этом с отцом, не ожидая вовсе успеха от такого объяснения.
Обдумав, она предположила при первом случае, во чтобы то ни стало, преодолеть робость и высказать свою заветную мечту. Однажды, рано утром, Параша пошла в лес испросить у Отца Небесного твердости и силы слова для убеждения родителей. Возвращаясь оттуда, она решилась открыться тому из них кого увидит первого и, предоставив все воле Провидения желала однако же встретиться прежде с матерью, ожидая от нее более снисхождения. Приближаясь к дому, Параша увидела отца. Он сидел у ворот, на скамейке и курил трубку. Параша твердыми шагами подошла к нему и со слезами сказала: «Батюшка, отпустите меня в Петербург, я пойду туда и буду просить Государя помиловать вас».
Отец, выслушав внимательно, взял ее за руку и введя в комнату, где жена его приготовляла обед, сказал: «Радуйся, жена, добрые вести, у нас появился сильный покровитель, и знаешь ли кто? Наша дочь! Она, видишь ты, сейчас идет в Петербург и хочет сама просить за нас Государя!» После того Лупалов, смеясь, пересказал все слова Параши. «Лучше бы ей, — отвечала мать, — сидеть за работой, а не задумывать такого вздора».
Бедная девушка, уже заранее приготовилась к гневу родителей, но не ожидала насмешек, они поколебали ее и она залилась горькими слезами. Минутная веселость, несвойственная Лупалову, скоро прошла, он сделался необыкновенно суров и стал бранить Парашу за ее слезы, а между тем, тронутая мать обнимала ее и, желая развеселить, говорила, подавая ей тряпку: «На-ка, сотри со стола, мы сперва пообедаем, а там ступай себе, с Богом, в Петербург».
Такие ответы родителей, конечно, скорее упреков и строгого обращения, заставили Парашу отложить разговор, но досада, что с нею обходятся как с ребенком, скоро прошла и уже более ее не тревожила. Параша твердо решилась исполнить свое намерение, беспрестанно повторяла все одно и тоже, просьбы ее были так неотступны, что отец, потеряв терпение, не шутя, побранил ее и строго запретил напоминать об этом; а мать, жалея, старалась внушить дочери, что она еще очень молода для такого предприятия.