Но они, действительно, никогда не подходили друг другу. Он - такой однообразный, такой скучный, кроме имения его ничего не интересует. Мог ли он надеяться удержать ее? Ведь она так неуловима. Да и кто вообще мог бы удержать ее?
Через эту черту надо перешагнуть. Более того, размышляла Мария, еще немного и я сама в это поверю, уже начинаю верить, ведь что бы я себе не вообразила, все становится явью. Вот в чем по-настоящему везет. Вот в чем Бог всегда на моей стороне. И чувство одиночества, которое я испытываю сейчас, лежа здесь в темноте с выключенным приемником и с повязкой на глазах, пройдет - всегда проходит. Как зубная боль; и как я забываю про больной зуб, когда боль утихает, так забуду и эту боль, и эту опустошенность.
Было около полуночи, в полночь передачи по приемнику закончатся. Даже иностранные станции замолкнут, умрут.
Тогда, подумала Мария, станет не так легко, не так просто. Потому что в моем воображении будет все время всплывать Чарльз, каким он был когда-то, год за годом... Вот здесь я допустила первую ошибку. Здесь - вторую. Здесь оказалась в глупом положении, я могла бы поступить более тактично. Там вела себя слишком безрассудно, такого не следовало позволять себе.
Если бы я хоть иногда задумывалась. Минуты на две. Нет, на одну. Именно это имел в виду Папа. Вот оно, наказание. Он приходит не в будущей жизни час расплаты. Он приходит в полночь, когда ты лежишь во тьме наедине с молчащим приемником. Мне незачем перелистывать пьесу моей жизни, я слишком хорошо ее знаю. Бог мудр. Бог знает все ответы. Чарльз поступил со мной так, как я поступала с другими. Он поставил меня в глупое положение.
Бедная Мария, муж ушел от нее к другой женщине. Моложе ее. Бедная Мария.
Сколько по всему миру женщин, брошенных мужьями. Унылая компания. Одинокая, безликая, тупая. И теперь я одна из них. Я принадлежу к этой компании. Божественная мудрость... Если бы я умела лицемерить, но я не умею. Если бы я, как все эти женщины, могла бы сказать "Я отдала Чарльзу все на свете и вот, что получила взамен", но не могу. Потому что я ничего не отдала. И поделом мне. Мне нет оправдания. Для описания моего положения сойдет любая избитая фраза: С ней расплатились ее же монетой. Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними*. Теперь я знаю, что это значит. Теперь знаю, что чувствовала та женщина годы и годы назад. А я то считала ее такой занудой. Такой унылой занудой. У меня никогда не хватало смелости звонить ему по телефону из опасения, что она снимет трубку, что случалось не так уж редко. Я часто шутила по этому поводу.
Мне жаль. Видит Бог, жаль. Простите меня, ту, что лежит здесь во тьме. Может быть завтра попробовать разыскать ее? "Я не понимала, сколько горя я принесла вам. Теперь знаю. Теперь понимаю". А где она живет? Но вот я думаю об этом, и у меня возникает странная мысль - ведь она умерла. В прошлом году я прочла в "Таймс", что она умерла. Если она умерла, то может быть, сейчас видит меня. Может быть злорадствует там, на небесах. И прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим*.
Но рыжеволосую женщину, что живет по соседству с Колдхаммером, я не прощаю. Я ее ненавижу. А значит и та женщина на небесах не простит меня. Это порочный круг... Почему здесь нет Найэла, чтобы меня утешить? Я никогда не прощу ему, никогда. В тот единственный самый страшный час моей жизни, когда он мне так нужен, его нет рядом. Но я должна заснуть. Если я не засну, то завтра утром на меня будет страшно смотреть. Единственное утешение, что завтра вечерний спектакль. Но из "Хоум Лайф" придут фотографировать мою квартиру; чуть не забыла. Пусть приходят. Я могу уйти. Но куда могу я уйти? Я не хочу никого видеть, ни с кем разговаривать. Я должна сама справиться с этим. Это всего навсего зубная боль, она пройдет. Должна пройти.
- Мисс Делейни, прошу вас, поверните голову немного направо. Так, лучше. Спокойно. Не шевелитесь. Готово.
Фотограф нажал на спуск, полыхнул вспышкой и улыбнулся.
- А если мы снимем вас в кресле? На столе, у вас за спиной фотография вашего мужа с детьми. Вы согласны попробовать? А теперь в профиль. Да... Очень мило. Я в восторге. Просто в восторге.
Он отвернулся и что-то шепнул своему помощнику, тот поправил экран. Фотограф передвинул диван, чтобы он не мешал съемке. Переставил цветы. Продолжайте, думала Мария, переверните всю квартиру. Мне все равно.
Разломайте мебель. Перебейте посуду. Что бы сегодня не произошло, все надо сбросить со счетов. Господи, как я устала.
- Теперь, мисс Делейни, улыбнитесь, прошу вас. Замечательно. Не двигайтесь.
Похоже, они пробудут весь день. Как быть с завтраком? Я собиралась сварить на кухне яйцо. Не могу же я заниматься этим при них. Надо притвориться, что у меня деловое свидание. Что я завтракаю в "Риц". Я бы и в самом деле не прочь позавтракать в "Риц", но одна туда не пойдешь.
- Мисс Делейни, не могли бы лечь на диван и взять в руки рукопись пьесы? Полагаю, вы часто читаете пьесы с прицелом на их будущую постановку.
- Да, вы правы.
- Вот то, что мне нужно. В чем мы вас снимем? В неглиже?
- Мне безразлично. Не могу ли я остаться в этом платье? Переодеваться очень утомительно.
- Но читателям "Кантри Лайф" было бы так приятно увидеть вас в неглиже. Что-нибудь не строгое.
Болван, что же по-твоему я должна надеть? Черный шелк с блестками и эгретку в волосы. Знаю, что я сделаю. Завтракать я не буду, это не так важно, да и для фигуры полезно. Я съезжу в школу к Кэролайн. Она моя. Она принадлежит мне. Расскажу Кэролайн, что случилось. Она уже достаточно взрослая, она поймет. Я все расскажу ей, пока этого не сделал Чарльз.