Тут-то д-р Мухаммед Дарга и вернулся вновь к проблеме самоубийств. На этот раз он приехал вооруженный фактами и цифрами. Не буду пытаться в подробностях пересказать последовавший спор — он продолжался далеко за полночь, — но похоже было, что теории Дарги, касающиеся «биологического распада» цивилизаций, не так уж нелепы, как казалось сначала. «Как можно объяснить гигантский рост числа самоубийств в мире, — спрашивал Дарга, — если придерживаться той точки зрения, что это просто результат «неврозов цивилизации», чрезмерно спокойного существования, отсутствия подлинной цели в жизни? В современном мире все еще достаточно стимулов для борьбы, а психология за последние пятьдесят лет сделала огромный скачок вперед. Преступность далеко не достигает тех цифр, каких можно было бы ожидать, если учитывать перенаселение. Но в первой половине двадцатого столетия преступность и число самоубийств росли параллельно. Почему же преступность снизилась, а число самоубийств так резко возросло? Это противоречит здравому смыслу. Преступность и число самоубийств всегда были связаны между собой. В начале века преступность была одной из причин высокой численности самоубийц: треть всех убийц кончали с собой. Нет, — говорил Дарга, — дело в некоем неизвестном нам законе исторического распада, о существовании которого догадался один лишь Шпенглер. Отдельные личности — всего лишь клетки огромного организма цивилизации, и скорость их отмирания, как и в человеческом организме, резко возрастает к старости».
Я вынужден был признать, что он больше чем наполовину меня убедил. Мы расстались далеко за полночь лучшими друзьями, и наши вертолеты, излетев в лунном свете над Кадирли, взяли курс в Разные стороны. К часу мы были уже на месте раскопок.
Ночь стояла великолепная. Воздух был наполнен ароматом асфоделей, которых греки считали цветами подземного мира, и бальзамическим запахом кустарника, покрывавшего наш холм. В тишине слышался только шум реки внизу. Горы вокруг напомнили мне мое первое путешествие на Луну: их отличала та же бесстрастная, мертвая красота.
Райх ушел к себе в палатку — он все еще раздумывал над статистическими данными Дарги. Я же взобрался на холм, вошел в верхние ворота города и по лестнице поднялся на городскую стену, откуда открывался вид на залитую лунным светом равнину. Должен признаться, что меня охватило романтическое настроение, и мне захотелось еще его усилить. Затаив дыхание, я принялся размышлять о давно истлевших часовых, которые когда-то стояли там, где сейчас стою я, и о тех временах, когда за горами на горизонте скрывались лишь орды ассирийцев.
Понемногу мои мысли приняли мрачное направление. Я ощутил все свое ничтожество, всю бессмысленность собственного существования. Моя жизнь — всего лишь едва заметная рябь на поверхности моря времени. Я осознал, насколько чужд мне весь окружающий мир, насколько безразлична ко мне вселенная… Я подумал, как тщетно стремление человека жить во что бы то ни стало, как нелепа его неизлечимая иллюзия величия. Мне показалось, что жизнь — не более чем сновидение, которое никогда не превращается в реальность.
Меня охватило невыносимое чувство одиночества. Мне захотелось пойти поговорить с Райхом, но свет у него в палатке уже погас. Пошарив в кармане в поисках платка, я нащупал сигару, которую преподнес мне д-р Фуад. Тогда я принял ее как ритуальный жест дружелюбия, потому что почти не курю. Но сейчас ее запах как будто вернул меня в повседневный человеческий мир, и я решил закурить. Срезав перочинным ножом кончик сигары, я проделал отверстие в другом конце и поднес к ней спичку. Но стоило мне набрать полный рот дыма, как я тут же об этом пожалел: вкус у сигары был отвратительный. Я положил ее на стену рядом с собой и продолжал смотреть вдаль. Прошло несколько минут, от сигары поднимался ароматный дымок, и я снова взял ее в рот, сделав на этот раз две-три глубоких затяжки. Тут же у меня на лбу выступил пот, и меня качнуло так, что пришлось опереться на стену. Я испугался, что меня вот-вот вырвет, и съеденный недавно прекрасный обед пропадет впустую. Вскоре тошнота прошла, но чувство отчужденности от собственного тела осталось.