Они шли вдоль старой узкоколейки, по которой в Петроград возили дрова. Рельсы давно были сняты. Между прогнившими шпалами выросли деревца. Полоса отчуждения также подзаросла кустарником. Чтобы не ободраться, Лабуткин оделся попроще — в яловые сапоги и отцову тужурку. На спину повесил плоский берестяной кузов с крышкой. Зелёный нацепил брезентовый плащ, короткие сапоги с квадратными носами. В руке нёс корзинку, с которой сестра ходила по ягоды. Сам Зелёный грибов и ягод не собирал с детства. В трудные годы из леса он таскал дрова, но они давно прошли, и заядлый картёжник много лет здесь не появлялся.
— Ты ножик-то взял? — спрашивал Лабуткин товарища.
— Не люблю ножи, — морщился Зелёный. — А ты?
— Наган взял, — похлопал он по боку.
— Самое то за грибами.
Лабуткин подумал и здраво рассудил:
— Хотя бы кладовщик придёт с ножом на перестрелку.
Зелёный поёжился.
— Ты серьёзно хочешь его шлёпнуть?
— А о чём с ним тереть? Думаешь, если в рыло шпалер суну, Костромской будет молчать? Под стволом он обхезается и будет со всем соглашаться, а потом оттает и сдаст нас с потрохами. Я не верю в запугивание.
— Поймают… Это же расстрел, — притихшим голосом сказал Зелёный.
— А так мы с гарантией засыпемся, — заметил Лабуткин. — Хочешь загреметь в Кресты по предварительному сговору группой лиц? Малым сроком не отделаемся. Что я с одной рукой в тюрячке делать буду?
— В инвалидную команду пойдёшь.
— Нет. Лучше три года свежую кровь пить, чем триста лет падаль клевать. Мне семью кормить надо, — серьёзным тоном добавил он, и Зелёный не нашёлся, как возразить.
Уговаривая друга, Лабуткин больше успокаивал себя. И не потому, что ему было жалко старика, которого совсем не знал, а зародилось опасение, что на нём не закончится. В деле участвовал инженер.
Тихомиров знал, с кем и где встречается сегодня Костромской.
Предчувствие тяготило больше, чем предстоящее сейчас. С кладовщиком дело было решённым, а насчёт инженера неясным. Что, если побежит к мусорам? Вполне мог. Вины за Тихомировым особой не имелось. Он был наводчиком и получил долю за кражу, но явка с повинной и сообщение о чужом тяжком преступлении способны повлиять на приговор. Может и вовсе отделается условным сроком. «Понимает ли это Тихомиров?» — думал Лабуткин.
Понимает.
Если Зелёный сказал, что Тихомиров — человек непростой, должен понимать.
Когда узнает про Костромского, примерит и на себя.
Условленное место должно было оказаться уже где-то здесь, когда подельники увидели за кустами возле насыпи две фигуры.
— Это он? — шепнул Лабуткин.
— Похоже.
— Кто с ним?
— Какая-то бабка.
— Зачем он её привёл?
— Я знаю?
— А кто?
— Страхуется, сволочь.
— Иди, разговаривай с ними, — Лабуткин медленно отшагнул в лес. — Я потом подойду.
— О чём с ними говорить? — растерялся Зелёный.
— О чём хочешь.
Деревья скрыли от него странную парочку, а, значит, кладовщик тоже не мог его видеть. Лабуткин быстро зашагал по лесу, озираясь, нет ли ещё грибников? Он старался не топать и не хрустеть ветками. Описав дугу, зашёл к насыпи. Вперед развиднелось небо, деревья заканчивались. Лабуткин достал наган.
Он крался, раздвигая обрубком ветви волчьей ягоды. Отводил рукой с револьвером кусты, чтобы не шелестели. Осторожно ступая, он выбрался из подлеска и замер, прижавшись к самому большому стволу. Тот полностью скрыть не мог, но стало спокойнее.
Перед ним, шагах в пятнадцати и чуть левее виднелась фигура в картузе и фуфайке, а рядом другая, пониже, в жакете и пёстром платке. За ними, лицом к нему, раскачивался Зелёный, что-то бойко доказывая собеседникам.
Лабуткин взвёл курок.
«Далеко. Задену. Шарики — не пуля, летят как хотят. Они даже по наружному краю нарезов не обтюрируются, — с досадой думал охотник на людей. — Стрелять надо накоротке».
Он вышел из-за дерева.
Зелёный увидел его, но виду не подал. Лабуткин крался, держа револьвер на вытянутой руке и целясь в затылок Костромскому. Зелёный продолжал отвлекать разговорами. По лицу картёжника нельзя было ничего прочитать.
Он убеждал их, а они слушали.
И когда до цели осталось шагов пять, Лабуткин, метя под обрез картуза, спустил курок. Тут же, самовзводом, выстрелил в мяч, затянутый платком.
«В Зелёного не попал!» — с торжеством отметил он.
Шарики оказались не так уж плохи.
Старики повалились по-разному. Костромской рухнул ничком, как дерево. Бабка развернулась, всплеснула руками как тряпичная кукла, которую крутанули в воздухе, и повалилась боком, раскорячив ноги.