Он не чувствовал, как за ним наблюдают прищуренные глаза.
Вася думал, что под осинами он встречал подберёзовики, но, в основном, лисички и сыроежки, а вот красный гриб — ни разу.
Зудели и лезли в нос комары. На голенища налипла паутина. Вася рыскал по лесу и набрёл на Эриха Берга. Оперативник нервно оглянулся, схватился за карман, но узнал Васю и постарался скрыться за деревьями.
Усталые, голодные, обожранные гнусом, собрались милиционеры возле машины. Вася набрёл на роскошный пень с опятами, но и только. С горя стал набирать сыроежки. Другие опера оказались везучее и хвастались добычей. Только Берг вернулся с пустой корзиной.
— Что же ты, Эрих? — удивился Колодей.
— Не ем грибов, — брезгливо ответил Берг.
Стояли, курили.
— Ну, кого видели? — без надежды осведомился начальник бригады.
— Видел, как Вася котлами светил, — поведал опер Чирков. — Торчит на поляне, как памятник. Красуется перед жиганами. Очень ответственно к делу относится. Будь я бандитом, точно бы шмальнул. Возможность прицелиться была превосходная.
Вася Панов густо покраснел.
— Вот часы, Яков Александрович, — пробормотал он, протягивая «Мозер».
— Поехали, — сказал Колодей и в автобусе поманил Васю Панова. — Присаживайтесь сюда.
Вася сел рядом с ним, молчал, насупился, глядел в пол.
— Как идут дела с поисками мастерской? — Колодей говорил крайне деликатно, видя, что парню досталось, и стараясь отвлечь от тягостных дум.
— Пока без результата.
— Я вот что подумал. Ты продолжай общаться с контингентом, — Колодей перешёл на «ты», заметив, что Панов оттаивает. — Одно другому мешать не будет. Пройдись-ка по слесарным артелям. Знаешь, есть маленькие частные предприятия, в которых мастерят всякую всячину. Возникло у меня предположение, что у кого-то из убийц работает там старший брат.
— Считаете, что это с фабрично-заводской школы бандиты? — оживился Панов.
— Или их старший брат и есть убийца.
4. В мае 1933
— Лабуткин Александр Алексеевич? — спросил врач на утреннем обходе.
— Он самый.
Высокий мужчина двадцати трёх лет в сером больничном халате сидел на койке поверх застеленного одеяла. Короткая правая рука его стояла локтем на бедре и заканчивалась толстой повязкой вместо кисти. К приходу доктора все ходячие пациенты приводили себя и постели в чинный вид, таков был порядок рабочей больницы. И хотя Лабуткин был чисто выбрит и причёсан, взгляд его выражал полное безразличие и отсутствие интереса к жизни.
— Как самочувствие?
— Лучше не бывало, — равнодушно ответил Лабуткин.
— Тогда будем выписываться, — врач кивнул медсестре, чтобы принесла из комнаты кастелянши освобождённому пациенту его верхнюю одежду. — Вас жена в приёмном покое заждалась.
В приёмном покое Маши не оказалось, но когда Лабуткин вышел на крыльцо, он сразу увидел жену. Она стояла вдалеке на дорожке больничного парка, качала плетёную коляску и стряхивала пепел в урну возле скамейки.
Светило солнце, и день обещал быть хорошим, но голова на свежем воздухе закружилась. Так он и шагнул в новую жизнь — обалделый.
Она стояла и смотрела, как он идёт к ней. Прямой, твёрдый, с рукой на повязке поперёк груди, но какой-то другой. Что-то неуловимо изменилось в муже. Походка стала не такой упругой, а тяжеловатой, как у матёрого мужика. Перекосились на правую сторону плечи. А когда он приблизился, стало видно осунувшееся лицо.
— Курить есть? — спросил он. — Спасибо, что пришла. Здравствуй.
Маша молча достала из кармана пачку папирос «Ленинград», выщелкнула ногтем одну, протянула.
Лабуткин сжал зубами картонный мундштук, наклонился к лицу жены.
— От твоей прикурю, — сквозь зубы предупредил он.
— У меня спички есть, — сказала Маша.
— Так сойдёт.
Он быстро коротко затянулся несколько раз подряд, раскурил, глубоко втянул дым во всю полноту лёгких, уже привычным жестом левой отставил папиросу в указательном и среднем пальцах, выдохнул густую струю.
— Спасибо, что заходила, — сказал Лабуткин. — Спасибо, что часто. Спасибо, что передачки носила.
— Денег не было, — огрызнулась жена. — С кем я малого оставлю?
— Всё равно спасибо.