– Мама, успокойся, – начинаю я, но мне не дают вставить ни слова.
Мать шипит на меня, а отец, услышав голоса, выходит к входной двери. Немолодой лысый мужчина в майке-алкоголичке скрещивает руки под грудью и облокачивается о дверной косяк в коридоре. Гадко кривит тонкие губы, разящие алкоголем.
– Сама виновата, – обращается он к матери, – воспитала шлюху, вот она и загуляла. Пороли в детстве мало!
Ситуация накаляется. Я понимаю это по сжатым кулакам Евгения Викторовича, который теснит меня и подходит ближе к родителям. Его рот плотно сжат, а ходящие желваки скул я вижу даже со своего места у стены.
– Вы считаете, что имеете право так разговаривать с собственной дочерью? – бросает он вопрос, полный презрения, в лицо моему отцу. И тут же в мою сторону. – Иди за вещами, Карина.
Мать охает, непонимающе глядя на всю эту картину, когда я пытаюсь проскользнуть мимо родителей в свою комнату. Отец приходит в себя быстрее. Рычит яростно и хватает меня за запястье, буквально в последнюю секунду дергая назад и возвращая на место.
– А ну отпусти ее! – шипит Нойманн, подхватывая меня одной рукой, спасая от удара об угол, и отталкивая отца другой. Евгений Викторович морщится от гадкого запаха перегара, когда искривленное злобой морщинистое лицо выдыхает прямо в него сегодняшнюю дозу спиртного.
– Ты охренел, мудила?! Ты кто вообще такой? – ревет отец и явно пытается замахнуться. От страха я закрываю глаза, судорожно дергаясь в руке Нойманна. Не успеваю заметить, как мой телохранитель легонько толкает меня в сторону, отодвигая от драки.
Открываю глаза уже у своей приоткрытой двери. Мать кричит, когда Нойманн уворачивается. Отец еще раз поднимает руку для следующей атаки, и тогда Евгений Викторович просто бьет его в нос кулаком на опережение. Раздается хруст и болезненный стон. Туша отца сползает по стене, мама тут же кидается на помощь.
– А ну убирайтесь! Что вы тут устроили?! Геночка, милый, где болит? – причитает она, пока я хватаю Нойманна за рукав и оттаскиваю в свою спальню, прикрывая за нами дверь.
Не давая времени отдышаться и прийти в себя, бросаюсь к столу, хватаю рюкзак и кидаю в него все важные вещи – ноутбук, документы, несколько учебных тетрадей. Затем повторяю то же самое со шкафом. В итоге в большое отделение к технике летит белье, сменный комплект одежды и носки.
– Все? – хладнокровно уточняет мужчина, и, получив слабый утвердительный кивок, подхватывает котомку из моих рук.
Уверенная шероховатая ладонь обхватывает мою, и он выводит меня из комнаты. Мать, завидев нас, кричит, вскакивает было, но грозный взгляд Нойманна не дает ей совершить ничего непоправимого.
Я обуваюсь, натягиваю теплую куртку и шапку и, не смотря на родителей, выразительно мотаю головой в сторону двери. Евгений Викторович понимающе отступает, пропуская меня к выходу первой. Прежде, чем я закрываю за нами дверь, вслед слышится слабая отцовская угроза:
– Мы этого так не оставим!
Я сбегаю по лестничной клетке, кидаюсь на подъездную дверь, чуть не сшибая с ног какого-то мужика-соседа и просто бегу к машине, по пути натягивая шапку поудобнее. Как только в дверях раздается щелчок, не жду ни минуты, запрыгиваю в салон и пристегиваю ремень.
Спустя пару секунд Евгений Викторович, забросив мои пожитки в багажник, занимает место за рулем. Он ничего не говорит, лишь сочувствующе смотрит.
– Можем ехать? – спрашивает, аккуратно касаясь моего плеча и сжимая его.
– Угу.
Мы спокойно газуем, выруливая из двора, выезжаем на оживленную улицу. Какое-то время проводим молча. Я все никак не могу отдышаться, а потом понимаю, что дело не в кислороде – просто сердце отказывается биться медленнее после подобного прилива адреналина.
– Ты в порядке, Карина? – осторожно уточняет Нойманн, покосившись в мою сторону. В его голосе слышится неприкрытая забота, и это то, чего мне не хватало.
Киваю, а после, не задумываясь, добавляю:
– Благодаря тебе. Спасибо.
Мужчина хмурится, будто не понимая, за что я благодарна.
– Я ударил твоего отца. Это был не самый мужественный поступок, – удивленно припоминает он.
– Поверь, это произвело впечатление. И, если честно, было довольно приятно. За меня не слишком часто кто-то вступается. – расслабляюсь я наконец, позволяю себе растянуться на мягком кресле, усесться поудобнее. – Кстати, сколько нам ехать?
– Минут тридцать по всем этим пробкам. Разве тебя никто никогда не мог защитить от этого… ужаса? А бабушка?
– Ух ты, как на больное умело давишь. – ежусь от неприятных воспоминаний. – Бабушка вставала на мою сторону всегда. Да и вообще, я чаще проводила время у нее, чем дома. Теперь ее не стало - ну ты в курсе - и у меня нет других вариантов.