Нет, сказал отец нашего парня, я в лепешку разобьюсь, но соберу хотя бы на полквартиры, и заплачу, и расписку попрошу, на случай, чтоб не забыли, потому что эти будапештцы такой народ, все забывают, они, конечно, не вспомнят, что деньги получили от деревенского родственника, они будут помнить только, что мужа получили для своей дочери, у которого ни связей, ни родни, во всяком случае, такой родни, которая могла бы войти в их круг. И, конечно, сразу выкинут из головы, что вместе с парнем к ним и денежки пришли, а не будь этих денежек, то пештская родня, которая вообще-то была будайской, но в деревне о них говорили «пештские», — словом, пештская родня эта не то что квартиру, а конуру собачью не смогла бы купить.
Вот эти отцовы сберкнижки они теперь отыскали — и купили домик; тех денег, которых в Будапеште хватило бы на полквартиры, здесь, в деревне, оказалось достаточно, чтобы купить целый дом, ведь разница была очень большая, из-за нее, собственно, не мог даже возникнуть такой вариант, чтобы наш парень, пускай один или с женой, у которой за душой ничего не было, переселился в Будапешт, потому что в половине квартиры нельзя жить. Это вполне можно считать современным методом закабаления, который связывает по рукам и ногам не только нашего парня, но и бесчисленных будапештцев. Ведь если они вдруг возьмут себе в голову переселиться, скажем, в Лондон или в Нью-Йорк, у них морды вытянутся. Потому что в этих городах денег, которые они смогут выручить за свои будапештские квартиры, не хватит даже на полквартиры, пускай в самом дерьмовом квартале, где живут одни негры да арабы, чью чуждую внешность и чьи чуждые обычаи цивилизованный европеец способен спокойно терпеть разве что на экране телевизора. В общем, на деньги, которых там, в Лондоне или в Нью-Йорке, не хватит даже на полквартиры, здесь, в этой деревне недалеко от Будапешта, наш парень купил целый дом: две горницы, веранда, кухня, подсобные помещения и, конечно, двор, где можно кур держать, но лучше, если просто будет трава; такой дом нашелся недалеко от дома родителей нашего парня, вернее, от дома их родителей, близко, но все же отдельно.
Как только жилье было готово, у нашей девушки, которая теперь уже и по документам была не девушка, а мужняя жена, стал заметно округляться живот. Бабы в школе, видя это, говорили ей, о, это очень большое событие в жизни, потому что женщина — она для того и женщина, чтобы рожать детей, так она выполняет свое предназначение. Вот такие вещи они ей говорили, и только когда она ушла домой, потому что ее то тошнило, то голова кружилась, то есть она понемногу знакомилась с темной стороной благородной женской миссии, — когда Мари, борясь с дурнотой, вышла за порог школы, училки стали говорить: бедная девка, — так они ее называли, потому что любили называть себя и друг друга девками, хотя ни возраст, ни сложение не давали им для этого особых оснований, — бедная девка, говорили они, ребенок-то поди будет похож на отца. Такой страшненький ребенок — это же кошмар что такое! Как матери такого любить? Все-таки это же мой ребенок, станет она повторять себе каждый день, а про себя думать: лучше бы он не мой ребенок был, а чей-нибудь еще, а у меня был бы нормальный.