30
Собственно, с появлением этого ребенка, ребенка с неправильным именем, и начались, или, можно сказать, продолжились проблемы. То есть беды, или несчастья, как говорят крестьяне, понимая под этим и рак, и слепорожденное дитя, и пьяницу мужа, и жену, изменяющую направо и налево, и ящур, который так проредит скотину, что оставшуюся и считать нечего, и птичью холеру, из-за которой все хозяйство осталось без птицы, словом, все, что делает невозможной жизнь, строящуюся на приумножении добра и моральных принципах, усвоенных на уроках закона божьего, жизнь, которую они считали единственно приемлемой. Не было такой семьи, на которую не обрушилась бы та или иная беда, а если на какую-то семью не обрушилась, стало быть, она, эта семья, на листе ожидания и скоро и здесь объявится или страшная болезнь, или произойдет несчастный случай со смертельным исходом.
Ох, как трудно решить, где берет начало событие, из-за которого произошло то-то и то-то, не является ли то, что ты считаешь началом чего-то, на самом деле частью давно начавшегося процесса. А потому ты не можешь знать: не будь этого ребенка с неправильным именем, все равно бы оно происходило, то, что происходит сейчас? А происходит вот что: пока Мари в горнице пеленает младенца, наш парень выходит на веранду, садится там и ставит перед собой на столик пластмассовую канистру с вином, с того виноградника, который посадил отец, когда еще не работал на тридцать втором домостроительном комбинате. Вернее, не посадил, а обновил, потому что на том месте и раньше был виноградник, только он выродился, и тогда отец сказал, заменю-ка я старые кусты, а таких было больше половины, и потом, в течение нескольких лет, заменена была и вторая половина, но все же виноградник так и не стали называть именем отца нашего парня, а называли именем его тестя. Вот за это вино и взялся наш парень, за вино, которое для него было бесплатным и тоже называлось именем деда.
Он даже сказал Мари, когда она вышла из горницы на веранду, мол, брось ты меня этим вином попрекать, оно для меня бесплатное, только и надо, что из погреба домой принести, к семейной кассе это никакого отношения не имеет, а денег у нас нет не потому, что я их на вино трачу, а потому, что ты в декрете, а декретные деньги — это разве деньги, это видимость, будто государство платит за содержание ребенка, на самом деле это то же самое, как разведенные предприниматели, когда они, в расчете из минимальной зарплаты, швыряют оставленной жене и двум оставленным детям несчастные пару тысяч, да и то потому лишь, что суд их к этому вынудил. На что Мари сказала: вино, может, и вправду денег не стоит, зато время, которое уходит на бесплатное вино, часы, которые ты тратишь на пьянство, вот это стоит денег. Ты мог бы работу какую-нибудь взять, репетиторство, скажем, вон сколько в школе оболтусов, а если нет, помог бы мне с ребенком, как другие мужья, или по хозяйству, например, помыл бы посуду.
От грязной посуды меня воротит, отвечал наш парень, не могу я пальцами лезть в тарелки с остатками еды. Меня вот — не воротит, почти уже кричала Мари, или, если меня тоже воротит, давай после обеда всю посуду выбрасывать в мусор. Ты привыкла мыть посуду, потому тебя и не воротит, а мне этого делать не приходилось, говорил наш парень. В этом-то и беда, отвечала Мари, что тебе ничего дома делать не надо было. Мне надо было другое, не посуду мыть, у меня другие были дела, говорил наш парень, раздраженно вытягивая голову из-за канистры и снова пряча ее, будто это был кукольный театр, будто кто-то бил по высунувшейся голове громадной сковородкой, отчего она пряталась и опять ритмично высовывалась, подставляясь для новых ударов — для сердитых слов Мари, что у них ни на что нет денег, даже на бумажные пеленки. Нет, это возмутительно, говорил наш парень; он произносил это слово, «возмутительно», но выражение у него на лице не соответствовало значению слова, оно отражало куда более сильные эмоции, может быть, связанные с вином и с присутствием Мари, что-то в том роде, что эти две вещи, Мари и вино, просто не выносят друг друга. Возмутительно, сказал он, из-за какого-то младенца, из-за того, что он все время только и знает, что срать и ссать, приходится столько деревьев вырубать в южноамериканских джунглях. По мне, так лучше бы с этим бороться, чем способствовать вырубке лесов, чем деньги вкладывать в эту гнусную, враждебную для земли и для человечества деятельность. Надо вернуться к тряпичным пеленкам, на что Мари ответила: насрать мне на твою экологию, понял, и на зеленые зоны, и на биопродукты, и на энергию ветра, на озоновые дыры, на селективный сбор мусора, и тебе было бы на все это насрать, будь у тебя достаточно денег на бумажные пеленки. На Западе на эти вещи по-другому смотрят, сказал наш парень, там уже знают, на что надо обращать внимание в первую очередь: на то, чтобы земля наша не обосралась, потому что тут не помогут никакие пеленки. Ему самому понравилось, как здорово он это сформулировал. Не морочь мне голову этой чушью, слышишь! — кричала Мари из кухни. — Еще они будут мне говорить, что мне делать, они, у которых даже зубная щетка на электричестве работает, которые даже после того как посрут, душ принимают. Беда в том, мать твою, сказал парень, потому что он выпил уже достаточно много, и с вином у него некоторым образом сменился и лексикон, — беда в том, мать твою, что ты ни хрена не понимаешь, вонь от детской дрисни вытеснила из твоей головы и то, что там было. А у тебя-то что там, спросила Мари, в твоей-то голове что? А когда наш парень сослался на то множество книг, которые он прочитал, и прежде всего на все доступные по-венгерски работы Енё Хенрика Шмитта, и что он знает, например, всех китайских императоров, или, во всяком случае, знал когда-то, Мари захохотала: и чего ты этим достиг? Только и научился попадать в дверь корчмы, не промахиваясь, потом к матери приползать, потом опять в корчму, когда нутро пересохнет, вот и все, чему ты научился.