На последнем он вдруг задохнулся, закашлялся. Мелкие брызги слюны полетели девочке в лицо. Отхаркнув, он снова поднял руку, как будто намереваясь опять отвесить оплеуху, но в этот момент кто-то выскочил из темноты и резко ударил по занесённой руке.
Дара улыбнулась про себя, ведь это был Миро. Старик оттолкнул Ситху и заслонил от него девочку.
— Довольно! — тихо, но твёрдо сказал он. — Дара не сделала ничего плохого.
Ситху, с перекошенным от злости лицом, всё же отошёл в сторону. Тон его стал более спокойным.
— Ты, кажется, пропустил начало нашего собрания, Миро. Не то ты бы знал, в чём она виновна.
— Это не повод бить ребёнка. Не смей прикасаться к ней, Ситху.
Авторитет мастера Миро в деревне был настолько непререкаем, что Старейшина предпочёл отойти на другую сторону поляны, но всё же продолжил представление.
— О, Эйо! — Вождь вскинул руки в экзальтированном жесте, повернувшись лицом к горе. — Что мне сделать с этой уродкой, противной всему роду человеческому?
И, выдержав паузу, продолжил:
— Эйо дал мне свой ответ. Ведь только я, — взглянул он на свою паству, — только я могу разговаривать с ним.
По толпе разнёсся неясный шёпот.
— Что? Что такое? Кто-то тоже желает высказать своё слово? Давайте!
— Посадим её в яму?
Ситху покосился на Миро, который всё ещё прикрывал собой девочку.
— Нет! Это для неё слишком мягкое наказание. Мы поступим так: если она продолжит нам вредить, мы изгоним её! И она никогда не вернётся! Пусть идёт туда, куда так рвётся! Пусть чудовища сожрут её! Таково моё слово. Завтра в полдень, — продолжил он чуть погодя, — мы принесём нашу жертву. Я сам выберу мать, которая удостоится этой чести.
После этого старейшина развернулся и, не прощаясь, пошёл прочь сквозь деревья.
Вскоре огни погасли, и опустевшая поляна вновь стала темна и безмолвна. Дара так и стояла, всматриваясь в темноту, не замечая проходящих мимо людей и чувствуя, как большая рука старика гладит её по щеке. А потом её обняла рука матери. Девочка подняла глаза и увидела, как стекают по лицу женщины медленные слезы.
Утро было мерзее некуда. Впечатление от вчерашнего не успело раствориться в волнах других воспоминаний и потерять свою остроту, как это порой бывает. Неприятная тяжесть и тоска, которые растеклись в районе груди, уничтожали всякое желание жить. Дара решила, что вставать сегодня не будет. Мать её не трогала, а Кий ушёл ещё до рассвета. За весь вчерашний вечер он не сказал ей ни слова. Да и плевать. У него тоже не хватило духу возразить Ситху. Он спокойно стоял и смотрел, как тот ударил её. Потому плевать.
Через некоторое время, когда она наконец забылась коротким сном, дверь скрипнула, и послышались знакомые шаги. Брат подошёл к ней и погладил по плечу. Дара не шелохнулась.
— У меня кое-что для тебя есть, — проговорил он глухо и отошёл, чтобы принести свёрток. — Вот.
Дара решила, что разговаривать с ним у неё нет ни малейшего желания. Поняв это, Кий только добавил:
— Посмотри, когда я уйду. Мы сделали это с мастером Миро.
Шаги затопали к двери, дунуло холодом, хлопнула створка.
Дара, повременив, чтобы убедиться, что он не вернётся, сняла ткань. Внутри свёртка оказалось то, от чего тяжесть мгновенно сошла с её сердца и опустилась глубоко в землю: новенький лук. Прекрасный, совершенный. Она осторожно провела рукой по резьбе, по тетиве. Прочная. Подержала лук в руках — лёгкий. Плечи будто бы слишком длинные, хотя надо попробовать в деле. Стоило поднести лук к свету, чтобы рассмотреть получше. Резная рукоять изображала лесных зверей — олень, медведь, волк, заяц. Все они бежали, переплетаясь между собой. В этот узор были вплетены корни деревьев, ветви и листья. Единство леса, где все связано между собой, — о чем всегда говорил Миро.
Внезапно она решила, что пойдёт к Эйо. Раз все пойдут, раз пойдёт мать, раз пойдёт брат, значит, должна и она. Это её деревня, и она ничем не хуже других. Урод! Вот как назвал её Ситху. Да, может, она не красавица. Но тоже часть целого. А потому должна там быть.