Кривозубый вернулся и, снова взяв её за ворот, дёрнул вверх.
— Сама пойдёшь или поволоку? — грубо рявкнул он.
Девочка встала на ноги. Идти было недалеко — три высоких дерева чернели в отдалении, сплетая кряжистые ветки. Тайс подвёл пленницу к настилу из досок, который отчётливо выделялся на белом снегу, и грубо пнул ногой, отчего Дара повалилась в подтаявшую за день жижу. Слякоть хлюпнула и брызнула в лицо. Кривозубый заржал:
— Вот ты мразь уродливая! Терпеть не могу белобрысых. Ты что, альбиноска? Тощая к тому же. Смотри, — продолжил он, вытащил что-то из кармана и начал медленно пережёвывать, перемежая слова чавканьем, — вот и твоё пристанище. Ты ж не думала, что я поселю тебя в доме?
Дара упёрлась глазами в серую слякоть.
— Смотри, я тебе говорю! — Он поднял с земли палку и несколько раз огрел девочку по спине. Боль ватная, смазанная. Как во сне.
Она подняла голову и посмотрела на мужчину. Багровый от запёкшейся крови порез тянулся от уха через всю щеку. Её работа.
— Вот так. Будешь сидеть в яме, пока я не решу, что хватит. Если решу. Лезь давай.
Дара заползла на одну из досок, снова стараясь не смотреть на Кривозубого. Она прекрасно знала, как устроена сидельная яма. Раньше она думала, что это личное изобретение Ситху, только, видать, тот спёр идею у кого-то ещё. Широкая доска, которую держали цепи, опускалась при помощи обычного колодезного «журавля». А потом поднималась — так из ямы невозможно было вылезти.
Пахнуло сыростью, запахом сранья и гнилого мяса. Пустой желудок скрутило. Наконец доска достигла дна. Девочка сползла с неё и улеглась на мёрзлую землю. Цепь снова заскрипела, и доска поползла обратно вверх.
— А, это тебе, чтоб не сдохла! Живи, пока я так хочу! — заорал Кривозубый, и голос его доносился с другой стороны Земли, если такая была.
Снова послышался скрип, и доска приползла вниз с глиняной бутылкой воды.
— И ещё!
Шмякнулся рядом кусок хлеба. Кривозубый задвинул доски, оставив только маленькую полоску света. Дара жадно выхлебала воду, оставив немного, чтобы запить извалянный в грязи хлеб. Свернулась калачиком, стараясь не замечать вони, и провалилась в небытие.
Внутри земли теплее, чем на поверхности. Это наблюдение она сделала после того, как проснулась. Полоска света стала ярче, значит, наступил день. Дара глотнула воды из кувшина и снова уснула. Разбудил её грубый оклик:
— Не спи, оборванка! Грузи свою тощую задницу.
Свет ослепил девочку, потому она не увидела, как Кривозубый поднял лапу и наотмашь ударил её по щеке. В голове зазвенело. Он подождал, пока жертва поднимет голову и посмотрит на него, а потом ударил ещё раз.
Взгляд она не отвела. Смотрела на ствол дерева, который был прямо перед ней. На его бороздки, впадины, на замысловатый узор его веток и на птицу, которая уселась на ветку и уставилась на неё.
— Смотри на меня, когда я с тобой говорю! — Голос больше не был раздражённым, скорее — холодным, пустым и жестоким.
Девочка перевела взгляд на стоящего перед ней человека. Он растянул свой рот в улыбке, снова обнажая кривые зубы, источающие дурной запах. Но его тёмные глаза не улыбались. В них вообще отсутствовало всякое выражение. Глаза были пусты, когда мужчина поднял палку и методично принялся избивать свою жертву. Девочка повалилась на землю и молча ждала, когда ему это надоест. Отключилась, ушла на другую сторону реальности, откуда безразлично наблюдала за происходящим, как будто оно не имело к ней никакого отношения.
— А теперь ползи обратно. Хотела убить меня, сука?
Кривозубый наклонился и приблизил глаза прямо к её лицу. Взялся руками за ворот и сильно дёрнул. Его руки были крупные, грубые, пальцы чуть приплюснутые. Только сейчас девочка заметила, что на правой руке не хватает мизинца. Она приподнялась и заползла на доску. Тайс сунул ей воду и кусок хлеба.
— Жри, — коротко бросил он и принялся крутить «журавля».
То же повторилось и на следующий день. Мучитель поднял её на поверхность, с удовольствием бил палкой, но не по голове — наверное, не хотел, чтобы она умерла быстро. Потом бросил ей кусок хлеба и спустил обратно в яму, где она лежала в полузабытьи, пока земля вбирала в себя всё горе. Земля обнимала её тело, погружала глубже и глубже, и боль уходила.