Только в этот самый момент, наблюдая, как падает сверху лёгкий снег, она поняла, что не будет. Не будет уже ничего как прежде. И она, верней всего, умрёт здесь, в яме, в деревне чужаков, в компании коробочки, которая утверждает, что её зовут Медея, а, скорее всего, является плодом её больного состояния и усиливающейся горячки.
Дара проваливалась, всё больше вязла в болоте собственных мыслей, образов, воспоминаний и представлений. Кажется, временами она разговаривала с Медеей, но делала это бессознательно, в забытьи. Острое состояние жажды привело в чувство, когда уже стемнело. Кривозубый не пришёл. Наверное, решил бросить её здесь умирать.
На следующее утро ей стало лучше. Не горело горло, не стучал молот в голове. На душе было спокойно. Если умирать, то вот так.
Но вскоре послышался звук отодвигаемой доски.
— Эй, девка! Ты там не померла?
Подумала, может, не отвечать? Но всё же крикнула, насколько было сил, и услышала скрежет цепи.
— Залезай.
Она подползла к доске, залезла и вспомнила — коробочка! Оставить или взять? Что, если она не вернётся?
— Ты там уснула, дура?
Грубый окрик отрезвил её. Дара быстро засунула коробочку в карман рубахи и натянула куртку.
Щурясь от света, девочка сползла на снег. Встать сил не было. Кривозубый подтолкнул её ногой.
— Наподдать бы тебе, но, я смотрю, ты уже не выдержишь. На, пей.
Он поднёс флягу к её рту и влил туда немного воды. Дара жадно втянула в себя жидкость, закашлялась.
— Ну и вонь от тебя. Вчера меня не было, — пояснил Кривозубый любезно, — не мог тебя покормить. Вставай, отведу в сарай, а то в яме ты сдохнешь не сегодня завтра. Надо было так и поступить, но мало ли, может, ты ещё на что мне сгодишься. Вставай, если не хочешь тут валяться, я тебя не потащу.
Дара, собрав последние силы, поднялась на ноги.
— Вот, глотни ещё. — Кривозубый глядел на свою пленницу с отвращением. — Помоешься. А потом будешь делать, что я скажу. С этого дня ты моя собака, ясно? Захочу — буду тебя бить, захочу — покормлю. Скажу загрызть кого-то — и ты загрызёшь или сдохнешь. Тебе ясно? — повторил Кривозубый.
— Ясно, — прошептала Дара сквозь зубы.
— Вот и хорошо. Топай за мной.
Что-то случилось с ним за эти два дня. Неуловимая перемена. Она чувствовала это спиной, когда Тайс подталкивал её в нужном направлении. Взгляд был жестокий, по-прежнему холодный, только теперь в нем появилась тень, как будто смотрит и не Кривозубый вовсе, а кто-то другой. И этот другой ещё страшнее Кривозубого.
Мысленно она поздравила себя, что всё же затолкала коробочку под одежду. И молила всех богов, которые, может, существуют, чтобы она, коробочка, не подавала голоса. Но та молчала.
Показался тот же двор из нескольких домов. Прохожие рассматривали её, и она чувствовала спиной их омерзение и жалость. Бесполезно просить у них помощи. Опустив голову, несчастная пленница шла вперёд, ориентируясь по тычкам Кривозубого.
Завернули во двор, и Дара, стараясь не поднимать лица, заметила сложенные поленницы, несколько детей лет пяти, возившихся в грязи, женщину, что мелькнула и скрылась в окне бревенчатого дома, мужика в обтрёпанной фуфайке, рубившего дрова, ощутила запах жареного мяса и каши.
Построек во дворе оказалось много. Среди домов один выделялся особенно. Дара не успела рассмотреть его хорошо, но заметила, что в нём два или даже три этажа, а окна украшены узорчатыми ставнями. Были внутри двора и небольшие сарайчики, пристройки, избы на одну-две комнаты, к одной из которых и повёл её Кривозубый. Таких больших дворов не было в их деревне, а ведь она видела много, много домов, когда они ехали сюда. А это значит, что чужаков намного больше, чем их. «Было их», — поправила она себя, и в груди от этой мысли что-то сжалось, трепыхнулось и снова спряталось.
Они оказались в небольшом чуланчике с малюсеньким оконцем, через которое еле-еле пробивался тусклый свет. Тут же Тайс пнул девочку ногой так, что она повалилась на выщербленный дощатый пол и ударилась о него носом. Потекла солёная струйка крови.
— Теперь ты живёшь здесь. Это твоя конура. Тебе ясно? — как будто рассказывая ей будничные новости, сообщил Кривозубый. — Рот раскрывать не надо, пока я не позволю. А то останешься без зубов. А тогда чем тебе грызть косточки, собака?