Но грохот мы все равно устроили знатный, конечно. Даже Тимур вышел из своей комнаты и мрачно уточнил:
– Все живы, блять?
– Просто развлекаемся, – отмахнулся я.
– Заметно, – огрызнулся брат и хлопнул дверью.
Немного поспать получилось только под утро – когда уснула сама Ларина. Точнее сказать – выключилась, словно и не болтала и не кружила по комнате всего тридцать секунд назад бешеным электровеником. Тогда я, благодаря небеса и всех богов, сотворивших наконец это чудо, поставил будильник на самый тихий режим, чтобы не разбудить ее потом, и осторожно прикорнул прямо рядом с девчонкой на постели... хотя бы на пару часов.
Когда пришло время ехать в университет, я осторожно поднялся, бесшумно собрал рюкзак, потом так же осторожно раздел спящую девчонку – полностью, даже трусики снял, стараясь не залипать на соблазнительные девичьи формы и после разбросав ее шмотки по всему полу, – и вышел из спальни, прикрывая за собой дверь...
При этом не было важно, чтобы Ларина если не проснулась окончательно – то хотя бы понемногу начала приходить в себя. Поэтому, устроившись на водительском сидении своего автомобиля, я тут же громко врубил музыку – ту же самую, что играла вчера вечером, пока мы ехали ко мне домой. Рыжая под нее уснула – а теперь пусть под нее и просыпается. Окно-то в спальне настежь открыто. Затем я быстро завел тачку и выехал с участка.
Конечно, все это подстроила Ника.
Распустила слухи о взятке и попытках продать девственность, уничтожила репутацию ни в чем не виноватой девушки, а теперь еще и запрещенными веществами ее напичкала – надеюсь, что хотя бы последнее вышло случайно, по недопониманию с человеком, который дал ей якобы снотворное... Если честно, про наркотики с Никой мне даже говорить теперь стремно: во-первых, она наверняка начнет расспрашивать, что именно говорила Маша, пока была в состоянии наркотического бреда. А во-вторых, может и слух новый распустить: что Ларина – наркоманка.
Но я все равно хочу прижать ее к стенке.
Вот только получается это не сразу: я добираюсь до университета только к началу первой пары, а препод не переносит опозданий, сразу ставит прогул в журнал посещений... Так что я молча прохожу в аудиторию мимо Ники, а та громко, чтобы все слышали, спрашивает:
– Ну как, Маша Ларина в постели совсем плоха, или могло быть хуже?
Я поворачиваюсь к ней и цежу сквозь зубы:
– Потом поговорим, – но уже поздно: одногруппники и даже преподаватель все слышали. Смех, свист, перешептывания. И это только начало. Когда в аудитории спустя сорок пять минут появляется сама Маша – на нее тут же сваливается жуткое осознание того, что мы переспали – и об этом все знают. Но мы не переспали! А я даже сказать ей об этом не могу, блять!
После пары Ларина практически набрасывается на меня из-за угла, оттаскивает за воротник и прижимает к стене:
– Что ты сделал со мной?!
– Только то, о чем ты просила, рыжая, – отвечаю я, стараясь сохранить невозмутимое лицо, хотя самому пиздец тошно. Девчонка замахивается, чтобы ударить, но я перехватываю ее руку и прошу: – Не надо.
– Почему же?! – возмущается рыжая. – Разве ты заслужил что-то иное после того, как поступил со мной?!
– Я не причинял тебе физической боли, – говорю я.
– Думаешь, это достаточное оправдание?!
Недостаточное. Нихрена.
Но ответить я не успеваю, потому что подходит Ника:
– Забей на эту истеричку, идем отсюда... – и я отворачиваюсь от Маши, пряча полные стыда глаза, чтобы переключить внимание на свою безумную подружку-интриганку, быстро затащить ее в свободную аудиторию и наброситься с претензиями:
– Какого хрена ты натворила?! Она не покупала себе место в бюджетной группе! Она не пыталась продать свою невинность! Это ты распустила о ней все эти мерзкие слухи, верно?! Выставила ее шлюхой! А меня – идиотом! Я ни за что не согласился бы на этот спектакль, если бы не думал, что ее действительно нужно проучить!