Байка интересная, и, на мой взгляд, обращать внимания на неё не стоило, как и на все подобные легенды об утраченных сокровищах. И всё же Эрчел со своими злобными родственниками, похоже, продали Декина за обещание об этом абсурдном мифе.
– Небось, и карту тебе нарисовала? – с отвращением спросил я.
– Он настоящий, клянусь! – проскрежетал Эрчел, содрогаясь от напряжения. Видимо, ему хотелось потратить остатки сил на это завещание, каким бы нелепым оно ни было. – Так сказал дядя… Семейная тайна, понимаешь… логово Гончей, вот где его найти…
Гончей? Это слово напомнило о чём-то глубоко в памяти, о словах, сказанных Декином много лет назад. Где Гончая преклонила голову.
– Что за гончая? – сказал я. – Что за логово?
– Старая история, которую… рассказывал дядя, – шёпотом прохрипел Эрчел. – «Однажды… мы отыщем логово Гончей. И тогда… мы завладеем всем ёбаным… лесом» … Наши предки ходили под Лакланом… Только не знали, где он его спрятал… Но… Декин узнал, Декин нашёл логово Гончей… Так он и собирался заплатить… за своё великое восстание. Он знал… а значит, знала и она. Вот только… когда всё закончилось, она всё сохранила… в тайне. Лживая, смертоносная сука.
Я сделал вздох, чтобы успокоиться – байки о сокровищах меня не убедили, но мне хотелось услышать больше про обманы Лорайн.
– Итак, – сказал я тоном призрака, – она предала вас, как предала нас всех?
Губы Эрчела снова изогнулись, на этот раз от гнева.
– Всё шло отлично… какое-то время. Весь лес был… наш. А потом… – Он оскалил зубы, дрожа от напряжения. – Она заставила своего ручного зверька, этого герцога, устроить ловушку. Позвала дядю… и всех наших... на встречу. Сказала, что собирается наконец… рассказать, где он… клад. – Лицо Эрчела снова обмякло, голова стукнулась об стену. Дыхание стало частым, и я понял, что ему осталось совсем немного. – Всё ложь… – прошептал он. – Там была, наверное… тыща уёбков, Элвин. Люди герцога, солдаты Короны… Пришлось оставить там дядю… Пришлось оставить всех…
– Лорайн, – настаивал я, и поднёс ухо поближе к губам Эрчела, с трудом выдерживая вонь от опорожнившихся внутренностей и прогорклого пота. – Она теперь с герцогом? Сидит подле него?
Лицо Эрчела скривилось в последней в его жизни улыбке.
– В его… постели. Но… скорее это он её шлюха, чем… она – его…
После этих слов Эрчел внезапно содрогнулся, согнулся пополам и исторг из внутренностей дурно пахнущую жижу. От вони я вскочил на ноги и отпрянул, глядя, как он содрогается в смертных конвульсиях. Он бормотал ещё какие-то слова, в основном бессмысленности вперемешку с жуткой бранью и жалобными мольбами. Мне бы наслаждаться, глядя на его страдания на пути к очень заслуженной смерти, но не получалось. Как я позднее понял, удовлетворение тогда отсутствовало в моей душе. Глядя, как он дёргается и бормочет, я чувствовал только растущее отвращение и нетерпеливо хотел, чтобы всё поскорее закончилось.
Только в самом конце я различил хоть какой-то смысл в его бубнеже, последний едва слышный скрежет:
– Декин… приказал тебе… убить меня… Так ведь, Элвин? Вот… почему…
А потом он умер. От вида обмякшего тела Эрчела, перепачканного кровью и грязью, моё отвращение начало сменяться печалью – словно где-то глубоко внутри зачирикала маленькая коварная птичка. Я сокрушил её гневом, нацепив на лицо маску мрачного удовольствия – хоть никто её и не увидел бы. С моих губ слетели напряжённые, сердитые, насмешливые слова, которых этот злобный садист так заслуживал:
– Пускай свиньи подавятся твоим ядовитым трупом, никчёмный еблан.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Она была высокой, на самом деле даже выше многих мужчин. Ты наверняка много слышал о её коже – белоснежной, как мраморная статуя, особенно на фоне атласной черноты волос. А ещё ты много слышал об изящных чертах её лица, и о том, как остроту скул сглаживал изгиб подбородка и полнота губ. Но всё это лишь подачки, которые нужны, чтобы угодить тем, кто требует эстетического совершенства от своих кумиров. Волосы у неё были тёмно-каштановые, а не чёрные, а кожа, конечно, светлая, но не бесцветная, особенно в минуты сильных эмоций, когда она напоминала раскалённую сталь. Но всё же при первой встрече с Эвадиной Курлайн меня поразила не столько её несомненная красота, сколько аура несравненной силы, которую она излучала, и, разумеется, голос. Этот чудеснейший дар требуется всем истинным мученикам.