И хотя по-прежнему не было никаких стриктур, заставлявших там присутствовать, но все солдаты собирались послушать урок, если можно было назвать это уроками. Дни шли за днями, и проповеди всё больше напоминали мне, как я в детстве наблюдал за работой кузнеца. Каждое слово, сказанное Эвадиной, оказывалось точно направленным ударом молота, превращавшим эту кучку бывших разбойников и злодеев в истинные мечи Ковенанта.
Мы с Торией приходили вместе со всеми остальными, поскольку иначе привлекли бы к себе внимание. Каждый раз, слушая речь Эвадины, я чувствовал очередной небольшой прокол моей защиты, хотя до сих пор не кричал и не размахивал руками вместе со всеми. В этой женщине таилась опасность, искушение, которому нужно было противиться, так же как однажды мне пришлось отдаться учению Сильды. Эвадина не учила – она вдохновляла. Перед окончанием каждого прошения она задавала вопрос, всякий раз разный, но всегда ведущий нас к конечной цели.
– Самозванец забивает ложью головы своих последователей, – сказала она тем последним вечером на дороге. – Он претендует на королевскую кровь, которой в нём нет. Подогревает грабежами их жадность. Потакает изнасилованиями их похоть. Он – слуга Малицитов. Вот что было мне явлено. Позвольте ли вы этой твари совершать свои мерзости? Позволите ли вы ему открыть врата Второго Бича?
Гул «НЕТ!» перекрывался хором «НИКОГДА!». Вся рота уже вскочила на ноги, поднятая растущим жаром голоса Эвадины. Я увидел на многих лицах истинную ярость и преданность в широко раскрытых влажных глазах. Эйн прыгала от восторга, слёзы лились по её смеющемуся лицу, а Брюер дрожал от благоговейной ярости.
Почувствовав, что уже очень скоро паства превратится в безрассудную толпу, я коснулся руки Тории, и мы попятились назад. Предстоящее насилие сотрясало воздух, словно колючее напряжение перед раскатом грома, и мне в этом участвовать не хотелось. Но Эвадина снова успокоила их, всего лишь подняв руку.
– Завтра мы соединимся с королевским войском, – сказала она тихим и настойчивым голосом, который было отлично слышно в бездыханной тишине. – Потом будет битва. Знайте, что я очень горжусь вами. Знайте, что в вас я вижу больше истинной преданности, чем видела за всю свою жизнь. Знайте, что я люблю вас. Мы поговорим снова перед битвой. А теперь, друзья мои, ступайте и отдохните.
Однако отдохнуть той ночью мне не удалось. Брюер храпел, Тория ворочалась, Эйн свернулась клубочком и довольно дремала, а я глядел на плотную ткань крыши нашей палатки. Проповедь громко звучала в моих мыслях, но ещё громче там звучали слова из последней части завещания Сильды, слова, которыми я не стал делиться с восходящим Гилбертом.
«Я ненавижу мысль о том, что я жертва», сказала она мне, когда мы сидели в её алькове. Помню, как свет огарка плясал на половинке её лица, подчёркивая морщинки вокруг глаз и губ. Я считал её пожилой, но мудрость делала её прекрасной.
«Мои поступки», продолжала она, «мои грехи остаются моими, и я не буду уклоняться последствий, ни в этой жизни, ни даже когда предстану перед Серафилями, чтобы дать им отчёт и принять их решение. Но факт остаётся фактом, Элвин, я жертва. Как и ты. Как и каждый из этой паствы, и каждый несчастный, что трудится на Рудниках. Все мы – жертвы неправильного мира, и его неправильность можно было бы исправить, если бы только каждая жертва увидела истину об этом».
С неизбежностью я задумался, как бы Сильда отнеслась к Эвадине. «У некоторых есть дар увлекать чужие души одними лишь словами», сказала она. Сочла бы она благородную фантазёрку простой подстрекательницей с хорошим голосом и личиком, которых хватает, чтобы зажигать души невежд и легковеров? Вряд ли. Сильда всегда смотрела глубже, всегда оставалась чиста в своей точности.
«Расчёты», подумал я, вспоминая, как она направляла мои мысли в сторону заключений, которые ей казались очевидными, но от меня ускользали. «Собери факты, отыщи, где они пересекаются, составь заключения».