Если бы посткоитальная вялость не размягчила мой разум, то ненависть, с которой Беррин говорила о Ковенанте, побудила бы меня расспрашивать её дальше. А так мне хотелось ещё немного с ней полежать, и мой взгляд блуждал по многочисленным страницам, приколотым к стенам её комнаты. Они представляли собой смесь рисунков и надписей, часто пересекающихся.
– Это мои исследования, – пояснила она, видя мой интерес.
– Исследования чего?
– О-о, на что только глаз не ляжет. Всё время что-то новое.
Разглядывая записи и рисунки, я заметил, что писала Беррин быстро, почти лихорадочно, а вот её рисунки говорили о размеренном и тщательном внимании к деталям. Художник из неё явно вышел лучше, чем писарь, хотя вслух я решил этого не говорить. А ещё я увидел, что большинство заметок написано альбермайнскими буквами, но некоторые надписи выполнены угловатым письмом, вырезанным на многих окнах и дверях этого города.
– Аскарлийские руны, – объяснила она, когда я спросил, как это называется. – Архаическая форма, по сравнению с более стандартизированным текстом, который используется сейчас. Я уже долгие годы пытаюсь в них разобраться, но это сложно. Значение может измениться от маленькой разницы в расстоянии между символами.
Одна группа страниц привлекла моё внимание больше других. Все они были исписаны рунами и хаотично располагались вокруг рисунка статуй, вырезанных в основании горы Хальтир. Их мне ещё вблизи разглядеть не удалось, я лишь мельком видел могучих богов-альтваров, возвышавшихся над крышами домов.
– Основания статуй обильно расписаны, – сказала Беррин, видя, как мой взгляд остановился на этой части стены. – И не все надписи переведены. Мастер-библиотекарь поручил мне заняться ими, когда позволяет время. Если смогу составить полный перевод, то он обещал, что на этих полках будет стоять и моя книга.
В её голосе прозвучала осторожная нотка, которую Беррин хотела скрыть, но я различал ложь, только услышав. В этих заметках заключалось нечто большее, чем просто обещание книги с её именем на обложке, каким бы похвальным ни было такое желание. Я подумал было поднажать на неё в этом вопросе, но в щели между ставнями маленького окна уже проникал дневной свет, и я решил, что лучше будет уйти.
– Пять дней, – сказала она, пока я одевался. – Думаю, тогда у меня появятся ответы.
Она лежала, опираясь на локоть, светлые волосы каскадом ниспадали по плечам, а простыня лишь частично скрывала её наготу, и от такого вида у меня возникло резкое искушение остаться. Но мысль о реакции сержанта Суэйна, если он захочет отыскать меня – а он непременно захочет, если я не явлюсь к отведённому часу, – заставила меня натянуть штаны и взять ботинки.
– А каэритская книга? – спросил я.
– Это займёт больше времени, как ты и сам знаешь. Впрочем, рискну предположить, что твоя рота останется здесь надолго, так? Я отыщу тебя, когда вернёшься. Снова приходить сюда тебе опасно. – Её губы надулись от сожаления, и она легла на спину, прикрыла рукой глаза и чуть не зевнула. – Это было занимательно, но если бы тебя здесь нашли, то нам бы повезло, если бы нас просто выпороли.
Чувствуя очередной приступ искушения, я оторвал взгляд от её груди и направился к двери.
– Только рекогносцировка, – сказала Эвадина Уилхему, пока мы вели лошадей к Привратной стене. – Не сражаться, если только не будете вынуждены. Ожидаю, что вы вернётесь через три дня. Через пять буду считать, что вы мертвы. – Ей хватило вежливости печально нахмуриться при этих словах, вот только холодность в её глазах, с которой она осматривала меня, заставляла усомниться в её искренности.
Капитан замолчала, пожимая Уилхему руку. Они ничего не говорили, но их взгляды друг на друга говорили о давней привязанности. Я чувствовал ощущение прощания в том, как она сглотнула и чуть опустила голову, а потом шагнула назад и направилась ко мне. С невозмутимым лицом она проговорила мне почти шёпотом:
– Если он решит бежать, отпусти его.
Я глянул на Уилхема, как он взбирается в седло и проводит рукой по гриве коня. Ясно было, что он немало выпил этой ночью, и такое выражение лица, как у него, я видел не раз: пустые глаза и чуть ироничная маска человека, который считает себя пропащим.
– Он не сбежит, капитан, – так же тихо ответил я. – Только трусы убегают от тех, кого любят. А он не трус.
Эвадина отвела взгляд, и её губы дрогнули от сдерживаемой эмоции.