– Мы всего лишь пришли защитить то, что по закону наше, – сказал Уилхем. – И было нашим сотни лет.
Аскарлиец снова усмехнулся, но на этот раз коротко и горько.
– Когда я был мальчишкой, я украл поросёнка у соседа, прятал его в лесу и вырастил в отличного борова. На мой пятнадцатый день рождения мы его зарезали и зажарили в честь альтваров. От выпивки у меня развязался язык, и я признался отцу, что сделал несколько лет назад. Он отхлестал мой зад до крови, а потом заставил всю зиму работать на ферме соседа. Что украдено, остаётся украденным, сколько бы времени не прошло.
Он без предупреждения поднял топор и быстро пошёл вперёд. Уилхем приготовился к атаке, а я сдержал желание поднять щит. Сражаться сейчас было бессмысленно. Я попробовал придумать какую-нибудь последнюю остроту, которая бы отвела грядущую резню, но прикусил язык, когда гигант прошагал мимо нас и уставился на парня, чей щит я держал. Тильвальд разглядывал его с безразличием на лице, но тон его был мрачен, когда он снова глянул на меня и кивнул на щит:
– Это не твоё, – сказал он.
Я был рад любой возможности получить хоть какое-то расположение, и потому снял с руки толстый деревянный круг и поставил на землю. Маргнус Груинскард едва заметным кивком одобрил мой жест и снова стал разглядывать павшего воина.
– Это Талвайлд, мой племянник, – сказал он. – Болван и хвастун, следует отметить, и его женщина не станет горевать по нему, да и дети его, по правде говоря, тоже. Но никто никогда не скажет, что он не почитал альтваров, выпускал весло или поворачивался спиной к обнажённому клинку. Теперь мне придётся везти его щит домой его матери. А язык моей сестры, заточенный горем, нелегко перенести.
Я обдумывал, насколько мудрым будет каким-либо образом извиниться, когда вскричал Уилхем:
– Никто тебя сюда не звал, аскарлиец! Чума на твоего племянника и на весь твой отряд трусов!
Я раздражённо зыркнул на него, и в ответном взгляде увидел только гнев и жажду новой крови. Тогда я понял, что этих нарушителей он искал не ради свершения правосудия. Здесь он хотел найти свой славный конец: рыцарь-предатель получает полное искупление в безнадёжной, но отважной битве против северных язычников.
– Помирай, если хочешь, – прошипел я. – Но не жди, что я с тобой. C меня уже на сегодня хватит спасать твою благородную жопу.
– Я и не просил тебя, Писарь, – спокойно ответил он. – Она же приказала тебе позволить мне сбежать?
От непристойного ответа меня удержал громкий кашель Маргнуса Груинскарда. Когда я обернулся к нему, он уже покрыл значительную часть расстояния между нами. Теперь я стоял в пределах удара его топора, а вот моим мечом до него по-прежнему было не достать.
– Не бойтесь меня, – сказал он, и я снова увидел то выжидающее выражение в его взгляде. Оно сменилось приглушённой сосредоточенностью, когда я ответил лишь ошеломлённой ухмылкой, которая наверняка больше походила на гримасу страха.
– Наше сражение предначертано не на сегодня, – продолжал он, а его рука тем временем доставала из-под шкур медальон, который висел на его шее, на кожаном шнурке: маленький самородок серебра, из которого умелые руки сделали завязанную в узел верёвку. Тильвальд пошевелил его большим и указательным пальцем, и я почувствовал под курткой пульсацию жара. Долгими часами потом я убеждал себя, что это была всего лишь иллюзия, какой-то плод моего почти паникующего разума, но всё же я это почувствовал. Жар был несильный, всего лишь как тепло от пламени тонкой свечки, коснувшееся кожи, но он был, и исходил от талисмана, который дала мне Беррин. Талисмана, идентичного тому, что сейчас держал этот тильвальд, одновременно воин и жрец.
– И к тому же, – добавил он, – у меня есть к вам просьба. Буду очень признателен, если вы доставите послание капитану вашей роты. – Он выронил серебряный узел из пальцев и поднял руку, указывая за моё плечо.
Я всё ещё нервничал из-за разогревшегося талисмана, и не был уверен, что не получу вот-вот каменным топором между лопаток, но всё же повернулся, куда указывал его вытянутый палец. А указывал он на синюю ширь моря за утёсом. Солнце стояло высоко в почти безоблачном небе, а туман немного рассеялся и опустился вниз. Поэтому вскоре я разглядел полоску тёмных пятен на горизонте. Поначалу я насчитал дюжину, потом ещё дюжину, а потом пятна стали широкими квадратными парусами. Когда они ещё приблизились, я различил опускающиеся и поднимающиеся вёсла. Корабли направлялись к этой самой полоске берега, ведомые, без всяких сомнений, полыхающим маяком огня на вершине утёса. Я насчитал около сотни, прежде чем тильвальд снова заговорил.