– А сама как думаешь? – спросил я.
Она стрельнула взглядом в окружающие тени и сдержала дрожь, и я понял, что сон этой ночью придёт к ней нескоро.
– Спасибо, – выдохнула она. – Но если ты ждёшь платы… – Она замолчала, услышав мой тихий смешок, и страх, не сходивший с её лица, заставил мою весёлость поутихнуть.
– В качестве платы я возьму ещё немного информации, – сказал я. – Раз уж ты предложила. Ты куда свободнее говоришь по-альбермайнски, чем по-аскарлийски, и твой акцент из Фьордгельда. Ты ведь на самом деле не одна из них?
– В моих жилах течёт аскарлийская кровь, – сказала она, и от яростной настойчивости в её голосе послышалось шипение. – Как течёт во всех настоящих уроженцах Фьордгельда, хоть нам и приходится кланяться южным королям. – Её голос задрожал, и она на миг умолкла. Снова она заговорила уже с натренированной интонацией, словно зачитывала писание. – Есть люди, которые придерживаются старых обычаев, принятых ещё до того, как наш гельд украли, прежде чем наша слабость обесчестила нас в глазах Альтваров, и нашу кровь испортили южные обычаи и безрассудные верования.
Я заметил, как во время этой речи вцеплялась она в меч, словно пыталась добыть убеждённости в стали под ножнами. И потому знал, что передо мной душа не менее приверженная своей вере, чем Конюх – своей, хотя ужасные события её и поколебали.
– Твой друг, – сказал я, кивнув на меч, – который владел им. Он ведь хотел умереть, да?
Она опустила голову, и я услышал, как она печально сглотнула.
– Скейнвельд, – прошептала она. – У него было сердце истинного аскарлийского воина, но навыки торговца шерстью. Понимаешь, это было дело его отца, на побережье Альдвиргельда, где всё спокойнее, чем во всей Аскарлии. И всё же именно там зародились Скард-райкены, среди юных, но истинных сынов и дочерей Аскарлии. Именно в Альдвиргельд я сбежала, когда не могла уже выносить приверженность моей семьи вашей смертопоклоннической вере. Там я встретила Скейнвельда и поняла, что мой истинное призвание – со Скард-райкенами. Там мы и услышали слова эмиссара Истинного Короля.
Она замолчала и горько вздохнула.
– Мы думали, пришло наше время. Что сразимся в его войне и завоюем свободу для гельда. Но война – это не то, во что заставляют верить саги. Война – это жизнь в лишениях среди негодяев с ужасными привычками. Война – это обман и убийства.
Я не торопил её, слыша и видя, что ей есть ещё, что сказать. Бывает, люди озвучат незнакомцам такое, в чём никогда не признаются друзьям или родным, поскольку суждение незнакомца мало что значит.
– Это, – сказала она, поглаживая ножны, – меч деда Скейнвельда, который бился им в сражении против армии южан. Он умер с этим мечом в руке, тем самым завоевав себе место среди могучих лордов и дам Бесконечных Залов. Скейнвельд хотел подражать своему предку, быть воином, о котором он слышал столько историй. Но когда началась битва…
Она опустила голову, и тени пробежали по её лицу. На этот раз я знал, что побуждение будет уместно:
– Он сбежал, – сказал я.
– Все мы сбежали. – Она подняла голову, кратко и невесело усмехнувшись, в глазах блестела влага. – Все мы, отпрыски Альтваров, Скард-райкены, бежали.
– Значит, им правил стыд.
Затем я услышал, что в её голосе смешались благоговение и страх, как у человека, вспоминающего кошмар.
– Думаю, всё из-за одного вида того чудовища, которого они послали против нас. Громадный человек в стали смерчем прорывался через людей Истинного Короля, словно они были простой соломой. Когда он сражался, красное пламя на его шлеме, казалось, полыхало. Я видела, как и намного более стойкие сердца, чем наши, бежали от гнева чудовища. Так с чего бы и нам не убежать? И когда мы оказались глубоко в чаще, когда ушёл страх, тогда явился стыд. Скейнвельд гневался на нас, на меня, винил нас в том, что мы заразили его трусостью. На самом деле он первым показал пятки, и сам это знал. И если бы не пришли вы со своими друзьями, он отыскал бы путь покончить с собой, если не клинком, то верёвкой.
– Никогда не знаешь, кто есть кто, пока не замелькают клинки, – пробормотал я. Этой жемчужиной мудрости Декин поделился со мной в мои первые дни в банде. Тогда два разбойника решили уладить спор ножами, и один, получив порез на руке, быстро сбежал в лес. Он вернулся вечером, пряча стыд за натужной весёлостью и уверяя, что спор полностью улажен. Декин встретил его с распростёртыми объятьями, а потом размозжил ему череп одним ударом своей помятой секиры.
«Все люди так или иначе трусы», – сказал он мне, глядя, как труп бедолаги утаскивают прочь. «Но мне не нужен человек, который сбегает после первого же пореза. Два означает, что ты умён. Три – что ты упрям». Он наклонился и прикоснулся окровавленным пальцем к моему носу. – «Помни это, юный Элвин».