– Король славится своей милостью, – его светлость явно обрадовался возможности продемонстрировать важность и щедрость, ведь подобные люди часто склонны к такой привычке. – Высаживайте их на берег, дабы они познали доброту короля Томаса, а я пока удаляюсь, чтобы собрать средства им в помощь.
Он едва заметно поклонился и зашагал прочь, выкрикивая приказы поспешавшему за ним служке:
– Запиши каждое имя и полный перечень всех ценностей в их владении…
– Проклятый грабитель, – пробормотал я, зная, что любые милости выжившим Ольверсаля будут предоставлены лишь за внушительную цену.
Как и подобает человеку, который большую часть своего времени выискивает в оживлённом порту любую лишнюю монетку, принадлежащую королю, жилище лорда обмена больше напоминало крепость, чем дом. Поначалу это была привратная башня в западной городской стене, но последующие владельцы расширили её до размеров небольшого замка, оснастив зубчатыми стенами и защитным рвом. Я счёл примечательным, что ров перекрывал подходы из города и не шёл за внешние стены.
Эвадину поместили в большую спальню, которую обычно выделяли важным людям, в том числе, видимо, знаменитому отцу короля Томаса во время оного из его путешествий по королевству. Благодаря этому его светлости позволили украсить комнату большим вычурным изображением герба Алгатинетов. Мне казалось, что Эвадина предпочла бы разместиться в Святилище мученика Айландера – самом большом здании Ковенанта в городе, – но лорд обмена и слышать об этом не желал. А ещё Делрик согласился, что в святилище слишком сквозит, что плохо для выздоровления капитана.
– Выздоровления? – тихо переспросил я. Я стоял рядом с ним в углу комнаты, где он на маленьком столике смешивал снадобья. Весь день самые способные лекари приходили осматривать Эвадину. Этот парад пожилых по большей части мужчин и женщин обладал общей похвальной чертой – все они отказывались подавать ложные надежды. В основном все сходились, что она продержится не больше недели, хотя одна сутулая старуха настаивала, что Эвадина протянет две.
– На ней благословение мучеников, – сообщила она, уверенно фыркнув. – Вижу это ясно, как день. И не я одна.
Это уж точно была правда. Люди стали собираться на следующий вечер после нашего прибытия. Сначала только пара десятков самых ярых ковенантеров из порта организовали молчаливое бдение на полоске земли за рвом. К рассвету их число выросло до сотни душ, и с каждым часом прибывало всё больше и больше. Я видел их через полуоткрытые ставни на окнах. Некоторые собирались вокруг проповедников без сана или просящих из святилища и, опустив головы, слушали бесконечно повторяемые писания и бормотали молитвы. Так же приходили донесения о путешествующих сюда из окрестных деревень, поскольку слава о возвращении Помазанной Леди распространялась быстрее, чем огонь по пересохшему под солнцем лесу.
– «И хоть ужасны были его раны, и песок потемнел от его крови, Атиль поднял лицо к небу и улыбнулся», – сказал Делрик. Это была единственная цитата из его уст, что я слышал, и самое большое количество слов в одном предложении за всё время нашего знакомства. Цитату я знал отлично, как знает её любая душа с базовым образованием по учению Ковенанта.
– «Учитель, отчего ты улыбаешься?», спросили его последователи»», – процитировал дальше я. – «Разве смерть не уготована тебе?». «Нет, мои возлюбленные», сказал он. «Ибо красота есть во всей жизни, а для верующей души жизнь никогда не потеряна, какие бы раны ни поразили тело».
Слова Делрика были ближе всего к признанию неминуемой смерти Эвадины, и по напряжению челюсти я видел, чего это ему стоило.
– То, что ты сделал после Поля Предателей, – сказал он, не глядя на меня. Сильными руками он толок пестиком в ступке очередную смесь трав и загадочного порошка.
– Что с того? – спросил я, украдкой глянув на Эйн. Всё путешествие она не отходила далеко от Эвадины, и теперь не давала выгнать себя из комнаты. Когда не нужно было менять бинты или помогать с естественными потребностями капитана, Эйн взволнованно ходила, или сидела, в отчаянии уставившись на бледное лицо Эвадины. Но всё же, какой бы поглощённой Эйн не казалась, кто знает, что она могла услышать и потом беспечно разболтать?
Руки Делрика продолжали безостановочно давить на пестик, рельефно бугрились вены. Когда он заговорил, его голос звучал так тихо, что почти сливался со скрежетом камня по камню.
– Можно это повторить?
– Вы знаете, о чём просите? – пробормотал я, решив не углубляться в разговоры о языческих практиках.