– Она мне в матери годится. Ей просто нравится улыбка, да пара добрых слов иногда, вот и всё.
– Предложи ей чего побольше, и в следующий раз получишь две бутылки. – Тория глянула через плечо на маленький вход в туннель. – Резчик говорит, ещё год, – пробормотала она. – Как минимум.
– Год так год.
– А когда выйдем, послушно отправимся в Каллинтор следом за восходящей?
Я ничего не ответил. До сих пор мы мало об этом говорили, и я отвечал уклончиво, тщательно выбирая слова, но на этот раз Тория ждала прямого ответа.
– Да? – Она пихнула меня плечом. – Попрёмся за ней, как она и вещает, словно верные прихожане.
– Брюер пойдёт, и Резчик. – Я усмехнулся. – Хеджман точно. А мы с тобой можем идти, куда захотим.
– Ты имеешь в виду, отыскать и убить людей из твоего длинного списка?
– Это мой список. Ты не обязана идти за мной.
– Хера с два. И ты это знаешь. – Она замолчала, потянувшись за бутылкой бренди, которую я, усмехнувшись, неохотно отпустил. – Я пойду за тобой и помогу убить, кого надо. Просто не уверена, что ты всё ещё собираешься это делать. Я же вижу, как ты цепляешься за её слова. Думаешь, она обрадуется, когда ты бросишь её священную миссию и отправишься купаться в крови? Сам знаешь, что не обрадуется. И я знаю, стоит ей только слово сказать, и ты пойдёшь за ней, как я иду за тобой.
Я ничего не сказал, чувствуя на себе взгляд Тории, а она хорошенько отхлебнула ещё.
– Мы оба знаем, кем она себя считает, – сказала она чуть заплетающимся языком. – Кем хочет быть. Блядь, может она и права. И вообще, Ковенант, наверное, не просто так её сюда упрятал. Она ещё не рассказывала нам, почему. Думаю, она их напугала, всех этих цепких лицемеров, и правильно они перепугались. Ты знаешь, что новых мучеников не было уже три сотни лет? Старых-то мучеников Ковенант любит, но можешь поспорить на свою жопу, что новых они терпеть не могут. Новый мученик означает перемены, которые разъебут всё, что они построили, и всё, что они наворовали.
Она выпила ещё и шёпотом ругнулась. Я посмотрел, как она перевернула бутылку, подождала, пока не упали последние капли, и отбросила прочь. Та разбилась где-то в темноте, куда не доставал свет нашей маленькой свечки, возвестив недолгую, но густую тишину.
– Чтобы стать настоящим мучеником, ей надо умереть, – заявила Тория. – Когда мученики умирают, они обычно забирают с собой всех последователей. Это есть во всех Свитках, хотя просящие об этом нечасто говорят. Когда возносится мученик, занимается кровавая заря. Так у нас дома говорили старики.
– Ты её ненавидишь за то, что для твоего народа она отступница, – сказал я. – Её ветвь учения не соответствует твоей…
– Я вовсе её не ненавижу, – оборвала меня Тория. – И это хуже всего. У неё есть дар влюблять в себя людей, даже когда они видят, что она несёт погибель. Но люби её или не люби, нет смысла бежать отсюда, только чтобы сгореть в еретическом огне ещё до конца года… – Она сердито замолчала, а я повернулся к туннелю и нахмурился, услышав тихое эхо, не подходившее к её обличительной речи. – Ты слушаешь? – требовательно спросила она, сильно пихнув меня.
– Тихо! – рявкнул я и прищурился, вглядываясь во мрак туннеля и напрягая слух, чтобы разобрать странный и непривычный звук – смесь шелеста и трескучего грохота. – Ты это слышала?
– Что?.. – Тория умолкла, а эхо резко стало громче, грохот и шипение превратились в гремящий каскад, который мы с ужасом оба сразу ясно опознали.
– Обвал!
Я потянулся к её руке, но Тория никогда не колебалась в случае опасности, и сейчас уже карабкалась на четвереньках впереди меня, по узкой расщелине выползая в следующую камеру. Я пополз за ней, обдирая руки в лихорадочной необходимости высвободиться, и чувствуя, как первые обвалившиеся камни уже стучат по моим дёргающимся ногам. За последние четыре года мы стали свидетелями нескольких обрушений туннелей и ужасной судьбы тех, кто оказался погребённым – с раздробленными костями они цеплялись за жизнь, твёрдо зная, что спасения не будет.
– Быстрее! – крикнула Тория, пока я с трудом пробирался по расщелине. Она схватила меня за руку и потянула, ругаясь сквозь стиснутые зубы. – И нахуя ты вымахал таким большим?
Со взрывным воплем облегчения я выбрался из расщелины и упал на Торию, и тут же густые миазмы пыли и песка заполнили камеру. Захлопнув рты и зажав носы, мы наощупь двинулись к укреплённому проходу в следующую камеру. Вдохнуть эту штуку полной грудью было бы столь же смертельно, как оказаться погребённым под тонной камней.
Я полз, пока рука не нащупала деревянную балку. Тория схватилась рукой за мой пояс, и мы ярдов двадцать ковыляли по проходу до гораздо бо́льшей пещерообразной камеры. Когда мы до неё добрались, мои лёгкие уже горели огнём, и я был не в состоянии подавить инстинктивное желание дышать. Пыль добралась и сюда, но уже не была такой густой, а значит, внезапный вдох меня бы не убил, но я всё равно закашлялся и блевал, пока покров не начал оседать.