– Украшения не потребуются, – сказала Сильда, когда я начал писать дату наверху страницы, как обычно делал, когда она что-либо диктовала. Я привык украшать буквы изящными завитками и филигранями, пока она складывала свои мысли. Сегодня в этом, по всей видимости, необходимости не будет.
– Думаю, это лучше всего писать без украшений, – с улыбкой добавила она. – Завещание должно быть строгим документом, не так ли, Элвин?
Моё перо оставило уродливую черту на бумаге, и с губ слетело приглушённое ругательство, когда я попытался её стереть. Бумага на Рудниках дорогая, нужно много торговаться с охранниками или с большим риском похищать её из покоев лорда Элдурма.
– Завещание?
– Близок час нашего освобождения, так что время подходящее. – Она шагала туда-сюда возле входа в комнату, как делала обычно, когда диктовала. Спокойнейшая душа в большую часть времени, и, похоже, только акт изъявления своих мыслей вызывал в ней особое волнение. – Путь до Каллинтора будет чреват опасностями, а я уже не молода.
– Вы доберётесь туда, – суровым и очень серьёзным голосом пообещал я. – Даже если нам с Брюером придётся всю дорогу нести вас на себе.
– И я в тебе не сомневаюсь. – Она снова улыбнулась, но на этот раз коротко и так не похоже на безмятежный полуизгиб её губ, который я так часто видел. – Скажи, Элвин, – продолжала она, проведя напряжённой рукой по туго связанной гриве седеющих чёрных волос, – как, по-твоему, я сюда попала? Ты наверняка за всё это время сформировал какое-то мнение?
Почувствовав себя неуютно под её пристальным взглядом, я снова опустил глаза на бумагу. Клякса вышла маленькой, но раздражала своей незыблемостью. В зависимости от исхода нашего побега, возможно, у меня появится шанс подготовить более искусную версию этого документа, но драгоценный оригинал навсегда останется замаранным. Я надеялся, что отсутствие ответа заставит её забыть вопрос, но она продолжала молча смотреть, пока я не согласился ответить:
– Тория считает, что вас упёк сюда Ковенант, – сказал я. – Она думает, что вы напугали их своим благочестием, и они боялись, что со временем вы станете первой мученицей за много лет.
– О-о. – Сильда слегка поджала губы от удивления. – Значит, Тория проницательнее, чем я думала. Моя ошибка. Но на этот счёт она неправа. И я спрашивала о твоих мыслях, а не о её.
Очередное молчание, и тот же требовательный взгляд.
– На Рудниках много историй наслушаешься, – сказал я наконец. – Историй о предательстве и невинности. «Мой брат присвоил моё наследство, но я-то его не убивал». «Да не выходил я из таверны с той девкой, которую нашли в речке голой и мёртвой». «Чтобы украсть мою землю, все соседи врали о том, что я убил того торговца». Всё это продолжается снова и снова, и всё это лишь вонючая куча коровьих лепёшек. За четыре года я ещё не встречал души, которая бы не заслуживала быть здесь, так или иначе.
На миг вернулась её привычная безмятежная улыбка.
– Значит, хотя бы на счёт твоей проницательности мои выводы оказались верны. – Она снова принялась шагать и махнула рукой в сторону моего занесённого пера. – Не пиши, пока не скажу. – Помолчав ещё немного, она продолжила чистым голосом, но так тихо, чтобы слова не разносились эхом по шахте.
– Тория частично права, – начала Сильда. – В высших кругах иерархии Ковенанта есть те, кто на самом деле боялся, что женщина, которая поднялась до сана восходящей прежде, чем ей исполнилось тридцать, может стать мученицей. Впрочем, к их большой радости, вскоре после этого я доказала, что их страхи беспочвенны. Я начала свою службу в северной Альтьене. Родившись в респектабельной и даже в какой-то мере богатой семье торговцев тканью, я могла в юности пойти туда, куда вёл мой любознательный разум. А ещё мне была дарована неспособность бросить любую душу в нужде. Два этих качества естественным образом привели меня к дверям местного святилища, а со временем и к тамошнему стремящемуся, с просьбой даровать мне, недостойной, честь принять послушание в качестве просящей. Этот человек был таким же пожилым, как и трое священников рангами ниже, и, думаю, потому он и согласился – просто чтобы хоть кто-то в святилище мог драить пол. У меня же на уме, как и всегда, была не только тяжёлая работа. В городе и на окрестных фермах было много больных и немощных людей, и я взялась их навещать, окормляя их души, и вместе с тем приносила хлеб насущный и уход для их тел. Поначалу стремящийся косо смотрел на мою щедрость в отношении собранной святилищем десятины, но его успокоила благодарность, которой отвечали горожане и керлы. Благодарность приносит больше сборов, чем простое дозволение приверженцам пресмыкаться перед алтарём раз в неделю. Но я не только ухаживала за больными. Понимаешь, я умею говорить. Говорить так, что это приковывает глаза и уши и удерживает часами, если слова льются хорошо. А они лились хорошо. Из свитков в моё сердце, а потом наружу через мои уста. Я говорила, и многие слушали.