«Отцу про этого, – мама краснеет, – фрица ничего не рассказывай, поняла?» Я киваю. Мы собираем вещи. Пришло время уезжать.
В Новосибирске гололед и… конец четверти. Я приехала с курорта, не училась больше месяца, вся в обновках. «Подумаешь, Трускавец, – фыркает Сусекина, глядя на меня, порозовевшую и похорошевшую от частого приема «Нафтуси», душа Шарко́ и грязевых процедур, – мы с мамой летом в Югославию поедем». Она обдает меня ароматом каких-то нездешних духо́в и проходит мимо. Югославия… Не Париж, конечно, но все же… Я краснею и сажусь за свою камчатскую парту. «Чуда чокнутая, – слышу, как шепчутся пацаны – Герис с Заходером, – она в психушке лежала». Шепчутся и пялятся на меня круглыми от страха глазами. Аленка Буянова и та отвернулась (ладно-ладно, отличница несчастная): это Сусекина ее науськивает, ясное дело. «Шива (Борька сидит на первом ряду, прямо под носом у Степаниды Мишки), сядь-ка к Чудиновой, – Степанида Мишка машет рукой, показывая Борьке, куда ему сесть, – а Захарчук сядет на твое место: болтает много». Заходер нехотя запихивает свои вещички в видавший виды портфель. «А чё я-то?» – пищит Борька. «Ничё, – парирует Степанида Мишка, размазывая помаду по подбородку, – давай-давай». «Не буду я», – бурчит Шива. «Боря, мы ждем», – Степанида Мишка выдерживает театральную паузу. Борька, насупившись, словно воробышек, опускает голову и скрещивает руки на груди. «Шива, ты урок сорвать хочешь? – стальным острым голосом отрезает Степанида Мишка и, словно полководец, окидывает взором маленького Борьку. – Конец четверти на носу, а ты тут, понимаешь…» «Степанида Михайловна, ну пожалуйста…» – клянчит Борька. «Да он Чуду боится, – вступается за Шиву Герис, – она из психушки сбежала». «Сбежала, сбежала», – лавиной проносится по рядам. «А ну прекратить! – рявкает Степанида Мишка и топает ногой. – И чтобы я больше этого не слышала! Таня Чудинова ездила в санаторий. Танин папа работает в кэ…», – Мишка прикусывает язык. Тишина. Такая, будто телевизор продолжает показывать, но вот звук пропал. Я выпрямляю спину и с презрением смотрю на одноклассников… простые смертные… Кэгеба – это сила. Секунд десять – они тянутся целый час – не спадает это оцепенение, потом кто-то выдыхает, кто-то чихает, кто-то хлюпает носом. Борька Шива на цыпочках крадется к моей камчатской парте, смотрит на меня затравленным взглядом. Я королевским жестом убираю свой портфель с соседнего стула: милости прошу. «А ты правда была в кэ… – заикается Борька, – ой, то есть в санатории?» Я набираю в легкие воздуха, я хочу разнести этого недостойного своей фамилии Борьку в пух и прах, но вид его так жалок, что я просто мотаю головой: правда, мол. Борька что-то лепечет, по-хозяйски раскладывая на парте свои книжки-тетрадки, Степанида Мишка скребет по доске мелом, раскрасневшаяся Аленка Буянова оборачивается и сверлит меня своими глазками-буравчиками («Ну да, Таня!») – косички топорщатся, Анька Шпакова тихонько крестится, Лариска Кащенко достала из парты зеркальце и помаду и мажет губы, Кузя ковыряет в носу…
Алеша, где ты?..
Звенит звонок. «Минуточку внимания! – спохватывается Степанида Мишка. Ее голос тонет в радостном гуле: летают портфели, хлопают крышки парты, в распахнутое окно врывается колючий мартовский воздух. – А ну прекратить! – визжит Степанида Мишка, яростно размазывая помаду по подбородку. – Сели все на места!» В класс входит Табуретка. «Здравствуйте! – Беснующиеся, завидев ее квадратную жопень и раскаленные стеклышки очков, подскакивают и встают по стойке смирно. – Садитесь. – Табуретка покровительственно машет рукой. Все, в том числе и Степанида Мишка, садятся, выпучив глаза и разиня рот. – Ребята, – сладко поет Табуретка, так сладко, что у меня холодеет спина, – ну чего вы такие кислые? Ну? – она раздвигает губы, изображая улыбку. Я замечаю щель между ее верхними передними зубами (папа сказал бы, что Табуретка «каразубая»). – Я вот чего пришла. А не поставить ли нам спектакль? – Степанида Мишка извивается всем телом, словно рыба, которую вытащили за хвостик из аквариума и кинули на раскаленную сковородку. – Хочу представить вам Савелия Матвеевича… а где он, кстати?.. – Табуретка вертит головой. И тут мы замечаем, что откуда-то выныривает мужичонка неопределенного возраста: остренькая бородка, глазки-буравчики, потертые штаны. Мужичонка сучит ногами, чешет бороду, панибратски подмигивает нам. – Савелий Матвеевич, ребята, режиссер, он работал… – В театрах страны, – подхватывает мужичонка. – …в театрах страны, – поет Табуретка. – А теперь он возглавит театральный кружок в нашей школе (когда я, радостная, приду домой и сообщу, что в школе появился театральный кружок, вести который будет самый настоящий режиссер: «Он работал в театрах страны, а теперь – у нас в школе!» – мама хмыкнет: «Небось, алкаш какой-нибудь: за пьянку турнули – не доведут до добра эти театры!»), а теперь он возглавит театральный кружок в нашей школе, – продолжает Табуретка. – Кто хочет записаться? – Я поднимаю руку. Урра! – Чудинова, – считает по головам Табуретка, – Буянова, Кащенко…»