— Даже в этом случае они не успеют все перевезти до демонстрации, — заметил Робер.
— Говорят, но это еще не проверено, — продолжал Шарльтон, — что в ожидании, пока будет открыт путь для машин, разгрузка приостановлена.
— Ах да! Анри, пойди сюда!
И Робер, отведя Анри в сторону, стал ему что-то шептать. Шарльтону неприятно, когда при нем шушукаются. Поль другое дело, тот, наверно, понимает, что для Робера он посторонний.
Роберу не терпелось передать Анри рассказ товарищей, которые по заданию партии пошли работать на пароход. Робер повидался с ними сегодня ночью и теперь чуть было не забыл об этом рассказать. Но, по-видимому, его сообщение не имело большого значения, потому что Анри сел на свое место, ни слова не сказав Полю.
— Во всяком случае, — говорит Шарльтон, — весь народ с нами.
Пришли еще двое товарищей, распространители газет. Один из них — пожилой, с редкими седыми усами и странными, покрытыми морщинами большими ушами, которыми он при разговоре время от времени двигает, как другие подмигивают или морщат лоб. Он немедленно поправил Шарльтона:
— Весь-то весь, да не весь! Нечего обольщаться. Сегодня ночью я был с Альсидом Мортье… У него какие-то завиральные идеи о своем хозяине…
— Ты не совсем прав, — поправил старика Анри, — я знаю мнение Альсида, он мне об этом говорил.
— Когда? Сегодня?
— Нет, несколько дней…
— Ну, так ты не все знаешь. Лучше бы выслушал меня, чем прерывать!.. Я же тебе говорю: сегодня ночью мы втроем — Альсид, я и еще один паренек — делали надписи. Писал-то больше паренек. Альсид держал банку с краской, а я стоял на карауле. Обрабатывали мы выделенный нам квартал, как раз тот, где находится завод Альсида. Пишет, значит, наш молодой товарищ на длинной стене напротив завода свою надпись, а Альсид вдруг говорит мне: «Посмотри на окно» — и показывает. А было, знаешь, довольно светло. Невдалеке торчит фонарь. Вот и пойми: горит ли свет в комнате, или это отсвечивает фонарь? «А я тебе говорю, там ночник, — уверяет меня Альсид. — Я видел, как кто-то отодвигал занавеску». Я его спрашиваю: что же делать? Удирать? Сами понимаете, ноги не молодые, и я опасаюсь всяких неожиданностей. А Альсид мне отвечает: «Нет, нет, подождем! Мне кажется, он не захочет нам мешать…» — Кто он? — «Сын, младший сын, это его комната». Честно вам скажу, мне это не очень понравилось. Быть вынужденным на старости лет уносить ноги, да и Альсид сам не первой молодости. Я ему говорю: разве мало еще стенок, пойдем в другое место. Прав я? Так нет, он уперся, и все. Больше того, когда мы кончили, Альсид стал уверять, что надо попытаться сделать на заводской стене, на той стороне улицы, еще одну надпись. «Очень возможно, что нам удастся», — уговаривал Альсид и, чтобы успокоить меня, сказал, что занавеска, наверно, и не шевелилась, ему, мол, только померещилось, а на той стороне улицы мы будем защищены стеной… Ну, а в общем, ту надпись необходимо было сделать. Как раз в том месте, где улица образует зигзаг, представляешь себе? Идешь с одной стороны и оказываешься напротив заводской стены, с другой идешь — перед тобой та стена, которую мы только что разукрасили. Короче говоря, надписи нужны на обеих стенах. Ладно. Принялись мы за дело, а Альсид все поглядывает на окно. С того места, где мы теперь стояли, было ясно видно: в комнате горит ночник. Наверно, кто-то проснулся. Альсид вдруг говорит мне: «Теперь точно, занавеска шевельнулась». Я бросился было бежать, а он снова: «Подожди. Не нервничай». Ну, а когда мы все написали и никаких неприятностей не было, я смеюсь над Альсидом: «Как видишь, тебе все приснилось! Никого в окне не было». Но он мне возражает: «А я в этом вовсе не убежден. У меня на то есть свои основания». И Альсид мне рассказал: вчера на праздники приехал домой старший из сыновей Блана. Говорят, оба брата терпеть друг друга не могут. Ну, а Новый год остается Новым годом. Так вот вчера они так сцепились, что старику Блану пришлось их снова разнимать. Из-за дочки какого-то мясника, у которого лавка рядом с госпиталем. Младший будто бы имел на нее виды. А старший, желая ему насолить, доложил, что она переспала с янки и будто этот янки сам ему все рассказал, и она даже взяла за это деньги. Представляешь себе! Говорят, все это правда. «Так вот, — объяснил мне Альсид, — младший Блан видел, какую надпись мы выводили напротив его окна. А ты сам понимаешь, к американцам у него не может быть нежных чувств». Ну…
Старик, выражая сомнение, поднял брови и смешно пошевелил ушами.