– Детектив Кейси помогает мне из любезности, – ответил помощник прокурора.
– Ради твоего отца одолжу тебе, – сказал Кервилл. – Готов на все, лишь бы хороший ирландский парень не лизал чужой зад. Не дай бог, другие узнают. – Лейтенант Кервилл, зря стараетесь, – вмешался помощник прокурора. – Детектив согласился предъявить обвинение, как офицер, производивший арест. Мне неизвестно, чем вызван ваш интерес, но мы определенно задерживаем мистера Ратке. В сущности, нам уже пора в суд…
– Клал я на это, – Кейси, махнув рукой, ушел.
– Куда вы? – воскликнул прокурор.
– Меня здесь нет, – бросил, не оглядываясь, детектив.
– Стойте! – помощник прокурора побежал вслед и хотел встать в дверях, но детектив даже не остановился.
– Разбирайтесь сами с этими ирландскими остолопами, – крикнул он и хлопнул дверью.
Помощник прокурора вернулся.
– У вас все равно ничего не выйдет, лейтенант. Если мы даже не предъявим ему обвинение, он не в состоянии сам добраться до дому, никто не придет забрать его.
– Я его забираю.
– Зачем? Лейтенант, для чего вам все это нужно? Вы вмешиваетесь в судебное дело, запугиваете своего коллегу, противопоставляете себя окружной прокуратуре – и все ради какого-то пьяницы! Если офицер позволяет себе такое, то зачем тогда нужен суд?
– Значит, незачем.
Кервилл и Аркадий протащили Крысу через главный вестибюль, и тут он завопил, охваченный приступом белой горячки. Он разбудил и напугал всех спавших в вестибюле нищих. Кервилл зажал Крысе рот, а Аркадий потащил его дальше. Крыса был первым американцем, от которого по-настоящему воняло.
Они втолкнули его в машину. На Милбери-стрит Кервилл зашел в магазин кулинарии и принес бутылку виски, портвейна и кульки орешков.
– По закону в кулинарии не полагается продавать выпивку, – сказал Кервилл. – Оттого-то она там такая вкусная. Крыса осушил бутылку портвейна и моментально уснул на заднем сиденье.
– К чему все эти хлопоты, – спросил Аркадий, – ради какого-то пьянчужки? Уэсли и ФБР, наверное, уже ищут меня, а может быть, и КГБ. Тебе тоже достанется. Какой смысл?
– А почему бы не помочь?
Орешки оставляли во рту приятный привкус соли, а виски теплом растекалось по телу. Аркадий видел, что Кервилл страшно доволен собой. Только сейчас до него стал доходить комизм положения.
– Ты хочешь сказать, что действительно проделал все это безо всякой цели?
– Не здесь и не в это время. Дай мне показать тебе наши места.
– А если нас найдут до того как ты привезешь меня обратно?
– Ренко, тебе нечего терять и, знает бог, мне тоже. Мы отвезем Крысу домой.
Аркадий взглянул на покрытую коркой грязи фигуру, спящую на заднем сиденье. Он обедал с Осборном, видел в действий американское правосудие, встречаться с Ириной еще не хотелось.
– Что ж, давай.
– Это мой парень.
Над Канал-стрит мелькали снежинки и раскачивались позолоченные китайские иероглифы.
– Что я не могу понять с самого начала, – начал было Кервилл, – так это как ты стал ищейкой.
– Хочешь сказать, следователем.
– Ищейкой.
– Ладно, называй как хочешь, – Аркадий почувствовал, что это был пусть необычный, но комплимент, возможно, даже извинение. – В детстве я был свидетелем случая, который мог быть и убийством и самоубийством, – он замолчал, удивившись тому, что сказал, потому что не собирался говорить об этом. Следователь заучивает ответ на данный вопрос наизусть, говорит об отеческой заботе известных ему следователей, о необходимости ставить на место уклоняющихся от выполнения обязанностей, пресекать саботаж и защищать революцию. Но сегодня в голове была чертовщина. – Дело было сразу после войны и затрагивало репутации очень больших людей, – продолжал Аркадий. – Я никогда еще не слышал, чтобы так много людей выбалтывали правду. Потому что сама жертва была такой неотвратимой правдой и потому что следователи получили особые полномочия по-своему толковать правду.
Они проехали мимо загадочных витрин с названиями вроде «Все удовольствия», «Рыцари Колумба», «Головная мастерская».
– Тебе не совсем понятно, о чем речь, – сказал Аркадий.
– Давай поясней.
– Скажем, однажды ночью заслуженный артист просит жену выйти из машины и убрать с дороги стекла, а затем сбивает ее машиной. Девушка, комсомолка, должна скоро выйти замуж, укладывает в постель бабку и деда, плотно закрывает окна и, уходя на вечеринку, открывает газ. Трудяга – селянин, почетный агроном, убивает смазливую бабенку из Москвы. Это хуже, чем преступления, – это то, что никогда не должно произойти. Но это правда. Эти факты – правда о новой разновидности русских: мужчине, который может позволить себе содержать любовницу и иметь машину; девушке, которой, если она приведет мужа, придется жить в одной комнате с двумя стариками; о сельском жителе, которому суждено всю жизнь оставаться в деревне за тысячу верст от остального мира. Мы не пишем об этом в своих отчетах, но считается, что мы об этом знаем. Поэтому у нас особые полномочия толковать правду. Разумеется, мы вольно обращаемся и со статистикой.
– Занижаете число убийств? – спросил Кервилл.
– Конечно.
Кервилл передал бутылку и вытер рот тыльной стороной ладони.
– Какой смысл? – спросил он. – У нас убийство – удовольствие. Главная причина смертности молодежи в Америке – убийства. Не успеет покойник упасть на землю, как уже становится телезвездой. Всякий имеет шанс стать звездой. Можно посмотреть войны и еще хлеще – психов, ищеек, кто-то насилует, кого-то перепиливают цепной пилой. Выйдешь на улицу – убьют, лучше сиди дома и смотри телевизор. Мы сейчас говорим об искусстве. Оно больше, чем Детройт, лучше, чем секс и промышленность, вместе взятые, все равно что Ренессанс в Италии, палочки для еды у китайцев, Гамлет без затянутых сцен – мы здесь говорим о погоне в автомобиле, дорогой Аркадий. Если кого-нибудь просто убивают, никто в суете и не заметит. В жизни нет каскадеров. Что тут интересного, когда можно посмотреть куда более эффектное убийство, да еще показанное в замедленном темпе и в особом ракурсе, с пивом под рукой и бабой в кресле? Куда интереснее, чем настоящие ищейки. Теперь все настоящие ищейки в Голливуде, все остальные – подделка.
По Холланд-туннелю они проехали под Гудзоном. Аркадий понимал, что ему следует беспокоиться, потому что уж теперь Уэсли и вправду думает, что он бежал; однако он был в странно приподнятом настроении, словно обнаружил, что говорит на языке, который в жизни не учил.
– В Советском Союзе сведения об убийстве держат в секрете, – сказал он. – Что касается гласности, то здесь мы отстали. Даже несчастные случаи держат в секрете. Наши убийцы обычно хвастаются только тогда, когда их поймали. Свидетели лгут. Порой мне кажется, что свидетели боятся следователей больше, чем убийцы. – Со стороны Нью-Джерси они оглянулись на Манхэттен. На краю миллиона огней в ночи возвышались две белые башни. Он не удивился бы, увидев над каждой из них по луне. – Одно время мне казалось, что я хочу стать астрономом, но потом решил, что астрономия – скучное занятие. Звезды интересны только тем, что очень далеки от нас. Знаешь, что действительно заинтересовало бы нас? Убийство на другой планете.
Указатели показывали направление па Нью-Джерси, бульвар Кеннеди, Байанну.
В горле Аркадия пересохло, и он сделал большой глоток.
– Знаешь, в России не так много дорожных знаков, – он рассмеялся. – Если не знаешь, куда ведет дорога, лучше не езди по ней.
– А здесь мы живем по дорожным указателям. Мы буквально поглощаем карты. И никогда не знаем, где находимся.
Виски кончилось. Аркадий аккуратно положил пустую бутылку на пол.
– У тебя была бабушка! – воскликнул он, словно Кервилл только что о ней сказал.
– Ее звали Нина, – сказал Кервилл. – Так и не стала американкой. До самой смерти. В Америке ей нравилась единственная вещь.
– Что же это такое?
– Джон Гарфилд.
– Я такого не знаю.