Владимир Галкин
Парк культуры имени отдыха
Я посещаю Хитровку, как баню или, бывало, Третьяковку. В рифму вышло, но это нечаянно, а смысл: каждую неделю. Так завещал граф Толстой. Как-то очищаешься. То же самое и кладбище.
Ещё недавно безгласные, но прилично сохранившиеся церкви этого азиатского московского уголка (а их семь осталось, это много, да каждая оригинальна) вдруг все почти разом ожили, служба пошла, зазвонили. Ну, Пётр-Павел у Яузского бульвара и при Сталине нормально служил, а остальные ждали дня X и — дождались. Неокоммунисты заигрывают с народом, леригия им понадобилась…
Прохожу мимо беленького Владимира в Садех, на взгорке у Ивановского монастыря — тренькает, там внутре очень прекрасно. Блаалепие. Прогулялся по Хохловскому переулку, свернул в Малый Трёхсвятительский — тоже беленькая симпатяга с бордовыми абсидами, по Хитрову переулку, с крыльцом на второй этаж — храм Трёх Святителей, что на Кулижках. Народу вокруг полно; видать, внутре забито. А там ещё безобразие, которое трудно устранить после большевиков, много хамских контор сидело, каждая по-своему курочила; ну хоть выбелили, иконостас-новодел, несколько иконок дарёных повешено. А ведь было, говорят..! Нда, белизна стен, никакой росписи, ни паникадила. Помещение большое, но потолок низкий — где же она, высь купольная, небесная?
А служба, тем не менее, идёт. Священник читает Евангелию, ему подпевает-подрявкивает невысокий крепыш-дьякон с орарём через плечо, моих лет блондин. Что-то бородка у этого альбиноса не растёт, зато глас — бас-профундо. Редкость, я таких нигде не встречал, может сразиться с Иваном Ребровым или Рубашкиным, очень густая октава. Какой нынче праздник, не знаю, но вдруг голос его показался мне очень знакомым. Где ж, когда ж я его слыхал? Получше анфас пригляделся: мать твою, Аполлон! Земсков Аполлон, знакомец мой ещё с шестидесятых годов, вместе в одной проектной конторе сидели, только он у технологов, а я у механиков. Он! Глазки маленькие, хитрые-прехитрые, уж брыли висят, как у сенбернара. Наверно, хорошо питается. Парень был тогда — душа нараспашку, обалдуй обалдуем, но вскоре смылся, золотильными делами занялся в реставрационных мастерских — выгодно, и на жопе целый день не сидеть от звонка до звонка. Шабашил. Потом, слышал я, в Тарасовской церкви запел, где о. Мень служил. В хоре. То раньше-то схватит работёнку, наживёт, пропьёт с бабами и — по друзьям, те его к месту пристроят. А вот теперь — поди ж ты, диакон! Угомонился, твёрдо на землю стал. Значит, семинарию успел кончить, бродяга. Эх, а уж как мы с ним по девкам бегали, люли-качели! Он голосом брал, обаянием, носом-пипочкой, чудачествами. Мяконький, приятный паренёк. «Заходы» делал — это грыжу наживёшь со смеху!
Ладно. Свечки за живых и за мёртвых я поставил, Иисусу сладчайшему ножки поцеловал и вышел на улицу. Первый снежок прошёл. Люди на нём как галки рассыпаны, подходят, кланяются. Дожидаю. Вот, наконец, поп вышел (гораздо моложе Аполлона) в цивильном пальто, ряса слегка высовывается, за ним не торопясь мой диакон, тоже в пальто — хорошем, ратиновом, в шапке, на ходу переговорили о чём-то, Аполлон идёт прямо на меня. Я театрально раскрыл объятия:
— Отец протодиакон! Аполлон Бельведерский, благослови юродивого Христа ради! — говорю тоненьким голосом.
— Ба! Вольдемар! — глаза его узнали и повеселели, голубые глаза с поросячьими ресницами. — Узнал, узнал, как же. А ты не меняешься, всё такой же.
— Какой?
— Понурый, вид бездомный. Вид несчастный, лицо, как у старого сенбернара. Пьёшь, что ли?
— Пью-с.
— Что это ты меня протодиаконом-то? Я ещё просто дьякон.
— Зато поп твой красавец, митрофорный, такой молодой, а уж…
— Ну, парень академию кончил, в верхах любим, начинающее дарование. Впрочем, мужик хороший. Чего делать-то будем по поводу встречки, ко мне, может, пойдём, в Казарменный, тут рядом, я один живу. Повспоминаем? Я такими старыми друзьями дорожу, дорожу, как же… Денег у тебя, конечно, нет, так я угощу, этой дряни у меня… Сам почти не пью, но иной раз с церковником по делу либо с мирянином надо выпить.
— Замужем ты?
— Нет. Был когда-то. Свободен. Вот и мой угол…
Двухкомнатная квартирка в кирпичном доме типа «хрущёвника», чисто, хорошо, на окнах герани. Диван плюшевый.
Он пошарил в холодильнике, вынул бутылку «Посольской» водки, нежную кету, мелко нарезал её, оттуда же и холодную варёную картошку, перемешал — «во, закусь!», хлебушек, стакан поставил для меня со смехом — «гранёный, как бывалоча!», а себе напёрсток — да, буквально напёрсток, грамм на тридцать, низ фарфоровый с рисунком, верх бронзовый — «из Парижу!».