Запах нашатыря пробрал до самого мозга, я непроизвольно глубоко вздохнула и открыла глаза. Это всё та же комната, что и в прошлый раз, но сейчас в ней более многолюдно. Или многонелюдно. В том, что напротив меня за деревянным столом собрались такие же нелюди, как и врач, сомнений уже не осталось. Бледная белая кожа лиц и синие языки, которые вывалились за пределы длинных жёлтых клыков, с капающей слюной не могли принадлежать людям…
Их четверо. Врач, ещё один такой же толстый и низкий мужик и два парня лет тридцати. Один из них, вихрастый Юра-мент, живёт в доме напротив нас, а второй - это его приятель. Они иногда вместе пьют пиво на нашей лавке. Друг, не помню его имени, весь в бинтах, а Юра, как всегда, в форме. Он в ней даже в магазин ночью ходит. Я поймала его взгляд, надеясь, что сосед вмешается и спасёт, но в нём нет ни капли жалости, только насмешка. И что-то ещё, что-то страшное, нечеловеческое. Точно так же на меня смотрели и Врач с Толстяком, как на игрушку. А вот раненый, раненый смотрит на меня по-другому. Именно в его взгляде ещё теплится что-то настоящее, человеческое. Я смотрю в ответ и мысленно кричу «Спаси!», но он тут же отводит взгляд, а Врач, про которого я на секунду забыла, ловко вгоняет мне в руку иголку с тонким прозрачным шлангом.
Они рассматривают меня нагло и бесцеремонно, а я наконец вспоминаю, что видела Врача в нашем дворе. Он какой-то родственник Юре. Я опускаю взгляд себе на грудь и вспоминаю, что всё ещё голая. Толстяк медленно наваливается на стол и смотрит на шланг, по которому течёт моя кровь в жёлтый, похожий на медь или золото бокал. Парни тоже подаются вперёд, их глаза становятся чёрными, а ноздри раздуваются, как у зверей во время охоты.
От страха я начинаю задыхаться и, кажется, писаюсь. Теперь к страху добавляется ещё и стыд. И почему-то мне больше стыдно, чем страшно. Страх пульсирует во всём теле, а слёзы мешают дышать, я захожусь в истерике, но тварей это только забавляет. Я бьюсь головой о стол, мечтая потерять сознание, и одновременно боюсь, что больше уже никогда не приду в себя. Я вою, плачу и проклинаю этих уродов, но верёвка во рту не даёт мне даже шанса быть услышанной. Единственное, чего я добиваюсь своим брыканием - вырываю из руки иглу, резко дёрнувшись вбок. За эту маленькую победу Врач награждает меня ударом кулака в живот. И от этого во мне словно что-то ломается, что-то обрывается. Я окончательно понимаю, что спастись мне уже не дано и прекращаю сопротивляться. Слёзы отступают, а на их место приходит полное безразличие. Я перестаю дёргаться и замираю, живя одним моментом, растягивая его до бесконечности. Я стараюсь не думать, что будет через пять минут, прислушиваюсь к телу и ощущаю как жизнь уходит из меня. Вот я чувствую, как по руке разливается онемение, а по лицу катятся слёзы. Вот комната начинает качаться и плывёт перед глазами, а урод снова втыкает мне в руку иглу.
Первую чашку моей крови он несёт Толстяку. Тот пьёт маленькими глотками, наслаждаясь и смакуя. Я смотрю куда-то мимо него, но в голове пульсирует мысль: «Чтоб ты сдох!». Кажется, Толстяк меня слышит и подмигивает в ответ. А может, это просто глюк… После него Врач наливает себе и выпивает залпом, как водку.
Потом Юра. Сосед пьёт жадно, фыркая, словно конь. Тогда Толстяк кивает раненому и негромко приказывает: «Ешь!» Парень встаёт из-за стола и развязной походкой идёт ко мне, обходя стороной Юру и Врача. Он смотрит странно, прямо в глаза. И в его взгляде страх.
«Прости!» - слышу я у себя в голове чужие мысли и тут же чувствую на шее его губы.
«Поцелуй. Мой первый поцелуй. А умирать не больно!», - успеваю подумать я и тело скручивает такая боль, которая страшнее всего, что мне довелось испытать за последние несколько часов. И ей отзывается каждая косточка, каждый сустав, каждый вздох рвёт мои лёгкие в клочья. Я кричу в свой кляп, выгибаюсь от дикой, нечеловеческой боли, не в силах вынести эту муку, а мой убийца рычит прямо в ухо, но тут же отлетает к стене от удара мгновенно подбежавшего к нему Толстяка. Оттолкнувшись от стены, парень прыжком возвращается назад и швыряет Толстяка в противоположный угол, как игрушку.