А где же Скалов? Куда подевался старик? Еще не совсем проснувшись, услышал я скрежет железа о железо, лязг. И сейчас еще бороздило наверху. Не волна же так гигантскими щупальцами раздирает палубу. Тракторы там, сельхозмашины. Груз особого назначения. Не его ли сорвало и гоняет с борта на борт, наперекосяк и вдоль? Прислушиваюсь. Точно. Словно Илья-пророк прокатился на своей колеснице, заскользил, заскрежетал, видать, в сторону заносит. Стоп. Тихо. Только вода да ветер слышны. А вот опять забороздило, но где-то уже вдалеке. Догадываюсь — груз сорвало с талей.
Не выдержали? Или сплошали матросы, небрежно занайтовали? Если так, то на палубе сущий ад. Танковый бой, когда машины на таран идут, сбивая друг друга, опрокидывая.
Скалов, наверное, там. Ну, конечно же, где ему быть. На койке его кителя с капитанскими шевронами нет. Оделся, видно, как по тревоге. Но зачем он там? Он же не капитан «Севера», а простой пассажир, как и все.
Но там авария, и Скалов ее ликвидирует? Но почему Скалов? Есть вахта, мало ее, — всю команду поднимут. Аврал и все такое. Скалов не при чем. Он же толковал мне, что время эмоций кончилось. Расчет, житейская мудрость, трезвый ум — вот нынешнее кредо. Геройствовать всю жизнь — мартышкин труд. Какой же расчет у Сереги, какая такая мудрость, трезвый ум? Подумал было я так, в этаком ключе, и словно услышал голос Скалова:
«Сильнее всего мне хочется попасть в шторм!» — Вот он — Скалов, характер его, танковый характер.
Наверное, вопреки суждениям-убеждениям, исподволь живет и другое, и когда нужно — к черту рассудок! — проявляется. Может, такое не только в Скалове? Что тебя бросило сквозь волну к иллюминатору? Руки изодрал в кровь. Зачем? Отошел бы в сторонку, переждал, спасателей крикнул…
А за тобой к иллюминаторам кинулись ребята, двое, трое, а может, дюжина. Но надо кому-то быть первым. Да, да. Первым!
Теперь я не сомневался: Скалов на верхней палубе. И я должен быть там. Пробираюсь к трапу, что ведет на верхнюю палубу. Теплоход то вправо вниз уходит, то влево вверх. Не устоять. Хватаюсь за койки, стукаюсь лбом.
«Есть, — думаю, — шишка. Бог троицу любит, значит, еще разок врезаться не беда».
Вот и трап. На ступенях его — людской клубок-пробка. Узнаю сбившихся здесь камчадалов-возвращенцев, пахарей моря и того, в погонах, хвастуна. Вход задраен — у люка вахтенный. Наверх никого не пускают. Мат-перемат бывалых людей матрос будто бы и не слышит.
— Обойдемся, товарищи, — успокаивает он пассажиров. — Без паники. Нервишки занайтуйте! Ну, в руки возьмите, кому не понятно?
Стук в задраенную железную дверь. Вахтенный — к ней. Клубок-пробка людей на трапе притихает. Матрос открыл, отвинтив два болта внизу и вверху двери. Втиснулся человек в глянцевом от воды дождевике с капюшоном на голове, в руке — мегафон. В приоткрытую дверь ворвался грозный гул океана, дохнуло резким холодом, словно на воле мороз и снег.
Человек сбросил капюшон. Стряхнул мокрядь с усов и заговорил спокойно, басовито:
— Не паникуйте, товарищи. Ничего страшного не случилось. Налетел шквал. Сорвало трактор. Авария ликвидирована. Кто может, помогите в откачке воды из пассажирского трюма, — и повернулся к люку, приказал: — Подать забирные рукава!
Принимая и передавая рукав, я скользнул в щель и выскочил на палубу. Я обомлел… Надстройки, спардек, грузовые стрелы — белы, аж глаза слепят. Не сразу понимаешь, что это снег, который на ветру превращается в ледовую корку, обволакивая весь теплоход.
— Ты зачем? — меня держали за плечо. — Марш вниз! — Я узнал голос Скалова, оглянулся и не сдержал улыбки:
— Время пафоса и для меня не прошло!
— К черту. Все уже кончено. Груз занайтован. Вот руку придавило, черт, — он пощупал локоть. — Да ничего, уже отошло. Вниз, вниз, в такой одежонке живо лихоманку схватишь, — смотрит на меня, я в кожаной куртке на молниях, а сам он в одном кителе…
— Справа по курсу мина! — прорвался радиоголос сквозь грохот волн и шквал ветра.
Мина? Откуда она? Ведь не год и не два, как закончилась война? Цедили, процеживали тральщики моря и океаны и вот, нате вам!
— Стоп машина. Задний ход. Самый полный!