— Крут кипяток. Люблю! — говорил Дженчураев и, смешно вытягивая губы, дул в кружку.
— Вам бы сейчас кумыса. Давно, наверное, из дому? — заговорил Стрельцов.
— Три года скоро. А кумыс я и на западе пил, — ответил Дженчураев, и глаза его сощурились, словно не кипяток глотал, а мед.
— На западе вроде бы кумысом не балуются? — удивился Стрельцов.
Дженчураев улыбнулся, и опять лицо его пополнело.
— А пивал кумыс на западе я таким образом. Засну, а во сне Киргизия привидится, аил родной, во сне и утолю жажду. А началась война — сна нет и кумыса нет.
Открылась дверь, в блиндаж хлынули клубы морозного воздуха, к столу подошел боец в белом маскировочном костюме:
— Связной от Карасева. Разрешите доложить?
— Докладывайте!
— Фриц выходит из окопов, к деревне пробирается.
— Так, — как бы в раздумье проговорил Дженчураев, — рановато. Надо загнать их в окопы. Пусть мерзнут. Приступайте, товарищи командиры!
Но не успели командиры уйти из блиндажа, дверь еще раз дохнула морозом — и перед Дженчураевым предстал молоденький лейтенант.
— Командир «катюши», — отрапортовал он дискантом. — Куда прикажете дать залп? Но учтите, один залп… — Лейтенант, видимо, боялся, как бы его не заставили сделать несколько залпов.
— Вот друг так друг! — Дженчураев обнял лейтенанта. — Садись, по восточному обычаю сначала накормят гостя, а потом о деле толкуют. Время у нас еще есть…
Капитан сам налил лейтенанту чаю, придвинул стопку галет, куски сахару.
— Не откажусь! — только и сказал лейтенант и принялся за чай, обхватив обеими руками горячую алюминиевую кружку.
— Приступайте! — повторил капитан свой приказ.
Девять наших машин в трех направлениях, на каждом по три танка, ринулись к немецким передовым. Оставшиеся у КП три тяжелых танка должны были прикрыть огнем, если понадобится, отход средних.
Не доезжая траншей, танкисты открыли убийственный огонь по деревне, в небо поднялись столбы пламени, цель накрыта. Второй огневой налет пришелся по самим траншеям. Танки повернули, на большой скорости отошли на исходные — и опять грянула мощная скороговорка танковых пушек и крупнокалиберных зенитных пулеметов. Жестоко застучали станковые пулеметы пограничников. Три КВ, получив приказ Стрельцова, тоже ударили.
И по тому, как немцы ответили беспорядочным шквалистым огнем из минометов, противотанковых орудий, можно было предположить, что они сбиты с толку.
Танкисты и пограничники-пулеметчики трижды повторили удавшийся маневр и затаились, притихли. Немцы, постреляв наобум, тоже прекратили огонь, но покидать траншеи уже не решались.
Вернулся из разведки сержант Карасев, белый, заснеженный до самых глаз, он сугробом ввалился в блиндаж, за ним двое пограничников втолкнули немца.
— Товарищ капитан, разрешите доложить… — воздух в блиндаже дрогнул от баса Карасева. Капитан кивнул, а сержант продолжал: — Уничтожено передовое охранение противника, станковый пулемет, противотанковая пушка. Ни один фриц не ушел, а вот этого, — сержант кивнул на пленного, — с собой прихватили.
— Чон рахмат, то бишь спасибо, батыр! — Капитан обнял Карасева, прижал к груди, — Иди отдыхай!
— Есть!
— Ой, лейтенант, лейтенант, — обращаясь к Антонову, завздыхал капитан, — на каком языке допрашивать эту сволочь? — по-русски — бельмес, по-киргизски — бельмес. А надо бы кое-что выведать у него. Хотя бы узнать, что думают о нашей обороне фрицы…
Немец смотрел исподлобья, плеч не сутулил, одну ногу чуть вперед выставил. Капитан сверкнул белками глаз, карие зрачки стали темней. Немец глянул на капитана и вздрогнул. Таких русских он, наверное, еще не видел. Древних монголов Чингиса да Батыя по истории знал, вот, наверное, и решил, что попал к такому монголу. Этот не пощадит. В глазах немца мелькнула тень растерянности. Замешательство врага не ускользнуло от зорких глаз капитана, он сразу же словно в атаку пошел:
— По-русски понимаешь?
Немец обалдело вытянулся по стойке смирно.
— Понимаешь, спрашиваю?
Гитлеровец отрицательно замотал головой. В блиндаж вошел комбат Стрельцов, он будто выплыл из плотного облака и мороза. «Значит, снаружи еще сильнее похолодало», — подумал я и шагнул к пленному, собирая в памяти все немецкие слова, что остались у меня после школы. Говорил я скверно, а ответы немца совсем не понимал. На выручку пришел мой комбат, и допрос потек как по маслу.
— Говорите спокойнее и реже, от этого зависит ваша судьба, — прервал Стрельцов скороговорку пленного.