С комендантом я вел себя как положено и, кажется, понравился ему. Меня отпустили.
— Бегом, сержант. Эшелон ваш отправляется, — крикнул вдогонку комендант.
Я побежал, но состав, как говорят, хвост мне показал. Я задумался: положение серьезное, можно действительно угодить в дезертиры. Оставалось возвратиться в комендатуру и всю вину свалить на цыплячьего лейтенанта. Я уже ненавидел его и мысленно ругал, как могли только ругаться самарские грузчики да ломовики.
— Эй, младшой, никак рехнулся? Сам с собой калякаешь! — Услышал я это и все ругательства позабыл. Смотрю, подходят ко мне двое в черных кирзовых куртках и танковых шлемах.
— Не из Самары ли? — спрашиваю обрадованно, словно братьев родных встретил.
Ребята действительно оказались моими земляками. Поведал я им о своей беде, совета попросил.
— Может, с вашим эшелоном свой догоню?
— Разве через Берлин только! — улыбнулся чернявый высокий парень, старший сержант.
— Так вы на запад?
— Да, браток. На фронт. Немец к Москве рвется. Туда мы литером «А», без задержек, значит, — продолжал старшой. — Был бы ты — ну, радистом, что ли. А пехоты у нас комплект полный…
— Я разведчик. Я знаю рацию… — заторопился я.
— Какую?
— Шесть пэка, что на горбака да по сопкам дэвэка. — Пришлось мне с этой пэка за плечами по тайге полазить. Вот, думаю, и пригодилось. — А еще, ребята, я на заводе работал, на «Автотрактородетали». Клапаны, пальцы поршневые и прочее. Сам делал.
— Невелик багаж, но земляка попытаемся устроить. Двигай с нами…
— Постой, парень. Сдается, что давненько мы знакомы? Не признаешь? — старший сержант снял танкошлем. — Приглядись. Ты-то, понятно, вырос. Ведь тебя я, брат, мальцом помню. В штанишках до колен. Не ты с Вальком Гусаковым в Уфу за маслом-мясом бегал?
— Было, — говорю и признаю. — Вы тот самый, веселый рыбак? Сергей Скалов с нашего двора?
— Он самый, брат. Почернел. Облупился. Война, брат. Ну еще раз здорово. Давай лапу — и двигаем…
Эшелон с танками на платформах стоял на запасном пути. Мы подошли к штабному вагону, и старший сержант поднялся в него. Минут десять его не было, а мне казалось: пропадает он там целую вечность. Наконец его голова показалась в проеме полуоткрытой двери, он кивнул: влезай, мол. Я расправил гимнастерку под ремнем, все складочки на спину угнал, пилотку, как положено, на два пальца от брови сдвинул и вскочил в вагон.
Вагон был разделен надвое. На одной стороне нары двухъярусные, на другой — что-то вроде канцелярии, столы и за ними — люди. Ищу глазами старшего по званию и делаю шаг к капитану, представляюсь. Капитан строго смотрит на меня, по глазам не понять, что он думает.
— Вольно, — вдруг говорит он и приглашает меня к столу, придвигает грубо сколоченный табурет. — Садись. И все, что есть, о себе выкладывай.
Я сел, вначале говорил как-то робко, нескладно. Не привык с командирами в сидячем положении беседовать.
— Но пойми, ты, голова садовая, — прервал капитан. — Тебя разыскивать станут, домой военкому письмо пошлют, родным сообщат: дезертир, мол, ваш сын… Понимаешь, позор какой! А ведь ты командир, комсомолец! Ведь и нам позор! Правильно, Скалов? — Капитан взглянул на чернявого старшего сержанта Скалова.
— Так точно, товарищ капитан, — ответил тот и щелкнул каблуками.
— Я хочу воевать! — повторил я упрямо.
— Тебе нет восемнадцати, не понимаю, как в военкомате прохлопали.
— А коль нет восемнадцати, меня и судить не будут! — нашелся я.
— Это тебе известно? На это и надеешься? — Капитан встал с табурета, вскочил и я.
— Нет, товарищ капитан. По военному времени могут и осудить. Не простят. Ну и пусть. Больше вышки не дадут, дальше фронта не пошлют. Так или эдак, а фашиста бить придется!
— Э! Да ты вон какой, с гонором! Где в Куйбышеве-то жил?
— На Крестьянской…
— На Ворошиловской, выходит?
— Да, товарищ капитан. Рядом с Музеем Ленина…
— А где шинель? Вещи, снаряжение? — оглядывая меня, уже по-другому спрашивал капитан.
— В эшелоне. Я же не преднамеренно…
Капитан взял со стола зеленую полевую фуражку, надел ее, ладонью заправил выбившиеся из-под околыша светлые волосы и указал мне на дверь:
— Пойдем в комендатуру…
Я умоляюще смотрел на командира, и он, наверное, понял меня, подтолкнул в спину:
— Не робеть, коль в танкисты метишь!