Федоров читает приказ. Перетяга вручает ордена и медали, но больше уже никого «не ограничивает». Нет и прежней торжественности. Люди словно обвяли, как первые листья, прихваченные утренником.
И вот сегодня снова в бой. Рассветало. В триплексе просматривается широкое поле, бледно-зеленое от пробившихся травинок, под гусеницы плывут голубоватые огоньки подснежников. До самого окоема никаких признаков противника.
— Струсил, гад. Отступил вовремя! — слышу я собственный голос в шлемофонах.
Глава третья
Броневездеход гвардии подполковника Стрельцова сунулся на гребень и, резко затормозив, остановился.
На пологом склоне метров на сто внизу застыли четыре танка. Мой — головной бригады, и три «пантеры». Одна — пушкой в борт нашей, другие две — кормами.
У «тридцатьчетверки» пробита моторная часть. Она еще дымится. Танкисты возятся у рваной по краям пробоины. Рядом валяются красные баллоны разряженных огнетушителей, белая пена которых застыла оспинами на черной броне и катках. Пламя сбили, но что-то еще тлеет или просто угарит неостывший дизель.
«Пантеры» замерли, выкинув позади себя высеребренные катками гусеницы. Люки открыты. Неподалеку от машин в сажени друг от друга уткнулись в молоденькую траву трупы немцев в черных мундирах. Кажется, скомандуй — и двинутся они по-пластунски по этой самой мартовской траве.
Весь склон перепахан гусеницами, следы наших траков — поверх фашистских. Бой скатился в лощину. Гремит, завывая утробно, у самого шоссе, что словно прячется за стволами столетних каштанов. Немцы поспешно отходят на задних скоростях, лупят бесприцельно, похоже — заманивают.
Я подхожу к вездеходу, хочу доложить и не могу. Молча прислоняюсь плечом к броне. Ломит раненую руку. Вот, черт, не повезло.
Гвардии подполковник поднимает бинокль, приглядывается и замечает на дороге укрытие за стволами деревьев коробки «фердинандов». А гвардейцы идут на полном газу, из впадин им не видно, что там на дороге. Сейчас немцы свернут вдоль шоссе, а «тридцатьчетверки» за ними, значит, подставят свои борта «фердинандам».
— Засада. Танкам отойти к высоте. Поврежденных машин не бросать, — диктует комбриг радиограмму. На гребень, так что вся высота вздрагивает, выкарабкиваются тяжелые СУ-152.
— Товарищ подполковник, батарея…
— Огонь по «фердинандам» на шоссе, — обрывает Стрельцов рапорт комбата.
— Есть! — отвечает тот и бежит к самоходкам, левой рукой придерживая планшет.
Чуть ли де разом по-медвежьи ухнули тяжелые, тупорылые орудия. И не успела эхом отозваться даль, столбы земли и пламени взметнулись на шоссе, кувыркаясь в небе, полетели, словно горящие спички, прямоствольные каштаны. «Фердинанды» попятились, прячась за полотно дороги. Гвардейцы увеличили прицел.
Задним ходом, словно раки, грозя друг другу стволами орудий, расползались наши танки и немецкие. Боль в руке все сильнее, стараясь не потерять сознания, забираюсь в люльку мотоцикла. Подниминоги отправляет меня в санбат. Что делать? Подчиняюсь.
Бригада еще до этого боя больше чем наполовину стала самоходно-артиллерийской, а не танковой. Побитые и полусгоревшие машины из ремонта возвращались редко. Не успевали их «подлечивать», а потери в стремительных боях были велики. Бригаду, чтобы она не потеряла боеспособность, пополняли новенькими самоходками с дальнобойными скорострельными пушками разных калибров.
Боевые танковые порядки вытеснялись артиллерийскими, строго уставными. Самоходчики — люди из полковых школ и училищ, дисциплина у них довоенного уровня. Попробуй обратись не по званию к командиру артустановки — так пиши пропало, без взыскания не обойтись. Танкисты из молодежи к такому не привыкли, а «старички» в передрягах фронтовых давно отучились от формальностей. Даже офицеры-танкисты среди самоходчиков чувствовали себя, как говорят, не в своей тарелке.
— Гвардии старший лейтенант, командир четвертой батареи… — представился комбат-артиллерист.
— Какой батареи? Что за батарея? — возмущался офицер-танкист. «Боги войны» имели свою гордость и не сдавались.
— Четвертой батареи.
— Не батареи, а роты!
— Нет, батареи!
Танкистов в бригаде все же больше. На самоходные орудия попадали они из госпиталей, с подбитых танков. Шли на САУ с великой неохотой, как на вынужденную посадку. Путались танковые команды с артиллерийскими, танковая тактика — с самоходной. Танкисты расчет вели на ближний бой, самоходчики избегали его, предпочитали дальний или с закрытых позиций, ссылаясь на тяжесть брони и малую скорость.