Капитан вошел первым, я за ним. Комендант сразу заметил меня, хотя я и пытался спрятаться за широкой спиной капитана.
— А, старый знакомый! Отстал?
— Так точно!
— Вижу, что точно. — И комендант вздохнул. — Что мне с тобой делать?
— Семен Федорович, — обратился капитан к коменданту.
— Что, Евгений Александрович? — в тон ему ответил комендант.
— Парень — разведчик, немецкий знает, на рации работает. А я, ты сам знаешь, стрелка-радиста своего у тебя на станции в госпиталь положил. Давай этого парня в замену…
— Ах, вон оно что, — улыбнулся Семен Федорович. — А в трибунал сдать этого парня ты меня не попросишь, как старого друга? Не хочешь, да? А я обязан это сделать, доставить в часть на показательное заседание в полку!
— Обязан, обязан… Да мы были обязаны бить врага на его территории… — вспылил капитан.
Семен Федорович прикусил нижнюю губу, стрельнул взглядом на цыплячьего лейтенанта.
— Пройдем, капитан, ко мне, — и толкнул дверь в кабинет. В приемной комендатуры мы остались вдвоем с цыплячьим. Он пыхтел, но не говорил ни слова.
Что творилось за дверью кабинета, я не знал. Пока там шел разговор, нижняя рубаха у меня прилипла к телу, и я чувствовал, как по желобку спины крупными каплями стекает пот.
В приемную командиры вышли тоже словно из парной, но повеселевшие. Комендант взял мою красноармейскую книжку и в графу «прохождение службы» вписал: «Направляется в распоряжение танковой бригады…»
Дальше я читать не стал, сунул книжку в карман:
— Разрешите отбыть для прохождения дальнейшей службы…
— Разрешаю. Да молите бога, что вам нет восемнадцати!
— Служу Советскому Союзу! — бодро ответил я. Даже цыплячий лейтенант вскочил с места и встал по стойке смирно.
Так попал я в танкисты.
От Хабаровска танковый эшелон шел без больших остановок. Тревожно колотилось сердце, и все еще почему-то не верилось, что фронт, полыхающий огнем и металлом, уже надвигается на тебя — серо-дымный, пока еще невидимый за ясным горизонтом. Бой, к которому ты рвался, скоро грянет. И может быть, никогда ты не увидишь этой щетинистой густой тайги, то убегающей от путей, то вплотную подступающей к составу — протяни руку, и можешь пожать лохматую лапу сибирской ели.
Может быть, никогда больше не поедешь по этой дороге, где выскочи на малом полустанке, ступи на шаг от полотна — и очутишься в море сизой голубицы, черпай ладонью, словно ковшом, листья скользнут меж пальцев, а в ладони останется горсть кисло-сладких ягод.
«Не один я так думаю», — мысленно говорил я, поглядывая на товарищей. Свесив ноги, они сидели на полу открытого вагона и жадными взглядами провожали бегущую к хвосту состава землю.
Тайга вдруг сменилась широким, глазом не охватить, полем. Хлеба уже убрали, но в полях еще работали, свозили солому ближе к селу. Работали одни женщины, они приветливо махали нам. Две девушки ехали на подводе по проселку почти рядом с полотном. Эти махали по-другому: ладонью не от себя, а к себе, и мы понимали их: желают нам поскорее возвратиться.
Уж какие сутки без останова летел и летел наш состав. Мелькали леса, поля и опять леса и поля, города и села, села и города. И везде — народ, народ. На каком-то полустанке поезд замедлил ход, у стрелок появился священник в шитой золотом рясе и благословлял, крестил каждый вагон.
Ой, велика ты, Россия! Как много людей живет на твоих просторах, сколько тружеников сейчас под ружьем, а, кажется, не поубавилось народу. Стоит проехать от Владивостока до Москвы, увидеть хотя бы то, что возможно увидеть из дверей товарной теплушки, — и в грудь вливается такое, что тебе и сам черт не страшен, не то что какой-то там фашист.
Про нас говорят, что мы, сибирские войска, — те, что остановят немца. Это слышали мы на станции, об этом толковали нам и комиссары. Мы соглашались молча, не перечили. Сибирь велика — значит, и мы великие. А Россия еще больше — значит, какие же мы?
В нашем экипаже, начиная с комбата, все волжане, только один старшина — украинец, у него и фамилия особенная, один раз услышишь — на всю жизнь в памяти — Подниминоги. Во, какая фамилия у этого украинского сибиряка! Есть среди нас люди из Сибири, но большинство — со всего Советского Союза, просто формировали наши части за Уральским хребтом, за Байкалом да Амуром-батюшкой.
Боевую подготовку как танкист я проходил только во время нашего сверхскоростного рейса, а длился он всего двенадцать дней. Комбат капитан Стрельцов лично экзаменовал меня и остался доволен.
— Вроде бы не ошиблись мы, ребята? — обратился он к членам экипажа.