Спи, ласточка
Спи, ласточка. День шумный кончен. Спи!
И ничего, что ты со мной не рядом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мир в грохоте событий, в спешке дел,
Глаза воспалены, и плечи в мыле.
Спи, деточка. Спи, лапочка. Усни.
Закрой глаза, как закрывают пренья.
Головку на подушку урони,
А я сажусь писать стихотворенья.
Я не скрываю, что тебя люблю,
Но дряни на земле еще до черта!
Вот почему я никогда не сплю,
И взгляд стальной, и губы сжаты твердо.
Нет, девочки! Нет, мальчики! Шалишь!
Нет, стервецы,
что яму нам копают!
Я знаю, что они, пока ты спишь.
Черт знают что малюют и кропают!
Ты отдыхай.
А я иду на бой.
Вселенная моим призывам внемлет.
Спи, кошечка. Спи, птичка. Я с тобой.
Запомни, дорогая: друг не дремлет!
Для того ли?!
Для того ль
Мичурину
усталость
не давала роздыха в пути,
чтобы ныне
вдруг такое сталось:
яблока в Тамбове не найти?!
Нету яблок!
Братцы, вот несчастье!
Мочи нету взять такое в толк.
Где-то слышал я,
что в одночасье
яблоки пожрал тамбовский волк.
Для того ль ловили наши уши
песню молодых горячих душ
«Расцветали яблони и груши»,
если нет
ни яблок
и ни груш?!»
Для того ль
Мичурин,
сын России,
скрещивал плоды в родном краю,
чтобы
из Марокко апельсины оскорбляли
внутренность мою?!
Нету яблок!
Я вконец запутан,
разобраться не могу никак.
Ведь за что-то греб зарплату Ньютон,
он же, извиняюсь, Исаак!
И от всей души землепроходца
восклицаю:
«Надо ж понимать,
что-то нынче
яблочка мне хотца —
очередь
не хотца
занимать!»
Панибратская ГЭС
Быть может, я поверхностный поэт?
Быть может, мне не стоило рождаться?
Но кто б тогда сварганил винегрет
из битников, Хеопса и гражданства?!
…Мой Пушкин, самых честных правил,
когда я Братском занемог,
ты б замолчать меня заставил
и разнеможиться помог.
М. Лермонтов, прошу тебя,
дай силу жить, врагов губя,
Чтоб я в противника воткнул
и там два раза повернул
свое оружье… Враг завыл,
ругаясь из последних сил.
Назови мне такую обитель
благородных читательских душ.
где бы мой не стонал потребитель,
где оркестр не играл бы евТУШ!
Есенин. дай на счастье руку мне.
Пожми мою. Дружить с тобой желаю.
Давай с тобой полаем при луне.
Ты помолчи. Я за двоих полаю.
Пройду я с Блоком мимо столиков,
Туда, где скреперы ворчат
и женщины с глазами кроликов
«ln Женя vеrttas!» — кричат.
И вот теперь я обретаю вес,
как тот певец неведомый, но милый.
Творение мое о Братской ГЭС,
клянусь, не стало братскою могилой.
Ужин в колхозе
— Встречай, хозяйка! — крикнул Цыганов.
Поздравствовались. Сели.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В мгновенье ока юный огурец
Из миски глянул, словно лягушонок.
И помидор, покинувший бочонок.
Немедля выпить требовал, подлец.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Хозяйка, выпей! — крикнул Цыганов.
Он туговат был на ухо.
— Никак Самойлов! — крикнул Цыганов.
(Он был глухой.) — Ты вовремя, ей-богу!
Хозяйка постаралась, стол готов.
Давай закусим, выпьем понемногу…
А стол ломился! Милосердный бог!
Как говорится, все отдай — и мало!
Цвели томаты, розовело сало!
Моченая антоновка, чеснок,
Баранья ножка, с яблоками утка,
Цыплята-табака (мне стало жутко),
В сметане караси, белужий бок.
Молочный поросенок, лук зеленый.
Квашенная капуста! Груздь соленый
Подмигивал как будто! Ветчина
Была ошеломляюще нежна!
Кровавый ростбиф, колбаса «салями»,
Телятина и рябчик с трюфелями,
И куропатка! Думаете, вру?
Лежали перепелки, как живые,
Копченый сиг, стерлядки паровые.
Внесли в бочонке красную икру!
Лежал осетр! А дальше — что я вижу! —
Гигант омар (намедни из Парижа!)
На блюдо свежих устриц вперил глаз…
А вальдшнепы, румяные, как бабы!
Особый запах источали крабы,
Благоухал в шампанском ананас…