Жизнь разведчика… А если ты мать, и твой сын, комсомолец-подпольщик, знает, что ты на службе у самого шефа гестапо — секретарем-переводчицей, и в его взгляде ты постоянно читаешь презрение, омерзение. На твоих глазах его, раненного в стычке с гестаповцами, допрашивают, пытают. Ты не имеешь права выдать себя жестом, взглядом — ни перед врагом, ни перед ним: и твой сын, твоя кровинка, твоя гордость идет на смерть, так и не узнав, что каждый твой шаг и этот последний, на лезвии ножа, приближает Победу, что тобой, верной дочерью партии, майором Комитета государственной безопасности, Героем Советского Союза будет гордиться Родина. И единственное горькое счастье выпадет вам: быть похороненными рядом, даже в один день — в только что освобожденном от гитлеровцев городе.
Скромная могила на старом кладбище в одном из прибалтийских городов. На белом мраморе слова:
«Герой Советского Союза, майор Государственной безопасности Лидия Калнинь и красноармеец, подпольщик Янош Калнинь — 12 мая 1944 г.».
Судьба разведчика… Бывает, только от одного твоего слова зависит твоя жизнь, и ты молчишь, хотя знаешь наперед, что будут терзать твое тело. И будет камера смертника, и в последний раз — небо, звезды, чахлая зеленая трава на тесном тюремном квадрате, и стена, выложенная красным кирпичом, чтобы не оставалось пятен.
И перед твоими глазами, пока не погаснет в них солнце, будет мастерски изготовленная «специалистами» из гестапо фальшивка, адресованная твоим товарищам, «документ», клеймящий тебя как предателя.
Что тогда? Что может быть ужасней этого, страшнее? А еще страшнее, втиснувшись в сено, лежать и слушать, как бьют по щекам девушку, почти подростка, затаив дыхание, сжавшись в клубок ненависти, видеть, слышать, как пытают твоих товарищей, — больших мук мне не довелось и, надеюсь, никогда не придется узнать. Броситься на помощь, услышав крик Стефы, — таким, именно таким было мое желание. Стрелял я неплохо и, наверняка, убил бы несколько гитлеровцев. Что меня удержало? Задание. Неравный бой (солдат было не меньше тридцати) кончился бы гибелью всех нас, провалом дела. А что по сравнению с заданием, от выполнения которого зависела судьба многих людей, судьба города, значила гибель двух-трех гитлеровцев, моя жизнь?..
В лесу тихо. Только осины гудят. Млеет под сентябрьским солнцем папоротник. Лежу в густых зарослях, подвожу невеселые итоги дня.
Схвачены Врубли, Ольга. Рация в руках у гитлеровцев. Но… обыскивали небрежно. Значит, охотились только за рацией? Запеленговали? Возможно. Почему не сожгли дом Врублей? Оставили как западню?
Спокойно… Спокойно. Главное, восстановить связь с группой, с польскими товарищами, всех предупредить. И тут я вспомнил… Скомский. На сегодня у меня назначена с ним встреча. А может, он и выдал? Сын помещика. Кого привлек? Где твое классовое чутье, капитан Михайлов?
Спокойно… Спокойно. Ведь он давал информацию. Ценную информацию. Дорого обошлась она вермахту. И Михал любил повторять: «Хоть и панского семени, а чло́век». Нет, не похож Скомский на предателя. А может?..
Шаги… Он. В той же охотничьей куртке. Чем-то встревожен. Я тихонько, как было условлено, крякнул уткой.
— Капитан! Живы?
Скомский уже знал о нашей беде. Видел крытую немецкую машину с антеннами: два кольца, вдетые крест-накрест одно в другое. За ней в сторону Кракова промчались еще две машины, набитые солдатами. Из одной — не привиделось ли? — слышал голос Ольги Совецкой. Думал, что и меня схватили… Уже не надеялся.
Постой… Постой… Машина с антеннами. Значит, не предательство — запеленговали. Случилось то, чего я больше всего боялся. Впрочем, окончательные выводы делать рано.
— Вам нельзя здесь оставаться, пан капитан. Немцы могут возвратиться с собаками.
Юзеф изложил свой план. На опушке леса ждет наш связной Генрик Малик. Он и принесет мне одежду от Скомского. Сам Юзеф будет ждать меня в своем саду: дом Скомских пока вне подозрений.
Вскоре примчался Генрик. Притащил брюки, куртку, шляпу. И все пришлось впору. Мы с Юзефом почти одного роста.
Генрика отправил в Краков. Пусть немедленно поставит в известность товарища Михала. А тот уже найдет способ предупредить Грозу, Грушу, своих людей.
Эту ночь я провел у Скомских. Как сквозь сон запомнились старый Скомский, сад, большой помещичий дом с застекленной верандой.
НА «ПОЖАРНОЙ» КВАРТИРЕ