Ольга не сразу согласилась. И это было разумно с ее стороны: а что, если провокация? Но ведь рисковал и я, хоть и подготовил заранее, на случай провала Ольги, легенду для своего шефа: дескать, все делается для того, чтобы выйти на советского резидента и всю группу.
План побега наметился такой. Вечером вызвал Ольгу на очередной допрос. Она попросилась по естественным надобностям. Во дворе деревянный туалет как раз прилепился к ограде, задняя стенка его выходила на шоссе. Я заранее все подготовил, вытащил гвозди: две доски едва держались. Часовым в этот день поставил стыдливого студента-новобранца. Знал, что он не станет заглядывать, если там женщина.
Когда стемнело, я вывел Ольгу во двор, предупредил часового, чтобы тот внимательно следил, а сам спокойно возвратился в свой кабинет.
Раздвинуть доски, выбраться, перебежать шоссе — на все это требовались считанные минуты. Тревогу я поднял минут через двадцать, когда Ольга была уже далеко.
Теперь остается, пожалуй, главный вопрос: почему я так поступил? Я, думаю, Вас и теперь интересуют настоящие мотивы моих действий. Почему я согласился работать на советскую разведку? Вы и Ваши друзья до сих пор знали одну версию: я Вам — информацию; бы мне — жизнь. А на самом деле причины были и глубже и серьезней.
Родом я из прибалтийских немцев. Родился в Риге 25 мая 1901 года. Мать моя, хотя и была немкой по национальности, выросла в Москве в семье русских военных. Ее отец — мой дед — был генералом русской армии и героем Севастополя.
В Москве прошла юность матери. Она любила Тютчева, Надсона, Пушкина, даже ездила в Ясную Поляну, чтобы увидеть Толстого. В таком духе она воспитывала и нас. Переехав после замужества в Ригу, мать дала сестре и мне совершенно русское воспитание, привила нам глубокое чувство любви к русскому народу, России. Мы, например, говорили с сестрой только по-русски и долгое время даже не чувствовали себя немцами. Когда началась первая мировая война, наша семья во время наступления кайзеровской армии эвакуировалась из Риги в Москву.
Вас интересует, чем я занимался в Германии, в частности, в годы третьего рейха. Там я, однако, жил очень короткое время: после революции мы возвратились в Ригу. Работал помощником нотариуса. В гитлеровскую Германию попал как репатриированный в 1940 году. Меня мобилизовали, направили в абвергруппу 315 на должность переводчика.
Есть такая немецкая пословица: «Кто хочет долго ездить верхом, должен запастись овсом». Я же запасался терпением, так как твердо решил при малейшей возможности бежать, связаться с партизанами. Во-первых, потому что Россия — моя первая Родина, я не мог в ней видеть врага. Во-вторых, в Гомеле и в других городах, селах Белоруссии я был свидетелем таких зверств, такого издевательства, над невинными людьми, что сердце обливалось кровью.
А тут случилось такое. Летом 1943 года органы СД задержали вблизи Гомеля группу советских парашютистов-разведчиков. Среди них была молодая девушка Лена. Она поверила мне и согласилась «сотрудничать» с нами (считалось, что Лена завербована мною).
Вскоре я ушел в отпуск. Добился отпуска и для Лены. Сама она была родом из Могилевской области. Мне казалось, что в родных местах ей будет легче связаться с партизанами.
По моей просьбе она должна была сообщить партизанскому командованию, что я, офицер вермахта, готов в любом месте встретиться, чтобы договориться о работе на партизан.
Лена хорошо знала, как велико мое желание помочь советскому народу. Доверие между нами было полное. Скажу больше, я полюбил эту девушку, и она ответила мне взаимностью.
Но с отпуска Лена возвратилась ни с чем. Ей так и не удалось вступить в контакт с партизанами. Из Гомеля наше подразделение перевели в Мозырь, затем — в Брест».
Из другого письма:
«Я уже писал Вам о своей первой попытке связаться с советскими партизанами. Лена говорила мне, что в последнюю минуту у нее сдали нервы. «Погибнуть с клеймом предательницы от рук своих, — сказала она, — это выше моих сил». Партизаны, дескать, узнав о ее связях с абвером, немецкой контрразведкой, все приняли бы за провокацию. А суд партизанский короткий.
Она была, поверьте мне, храброй девушкой. И в этом я смог убедиться очень скоро. Несчастье ходит в шерстяных чулках, подойдет — и не заметишь. В Бресте нас арестовали органы СД. Лена оказалась в камере для политических, я — в военной тюрьме.
Мне было предъявлено обвинение в «аморальном поведении» (связь с неарийкой, кровосмешение). Нас допрашивали в одном помещении, но в соседних кабинетах. Что такое допрос в СД, Вы хорошо знаете. Я слышал сдержанные крики, стоны дорогого мне человека. Но что я мог сделать?