Когда этот добродушный весельчак ушёл, между нами, понемногу начало нарастать напряжение. Вова смотрел, как казалось, не просто мне в глаза, а куда-то дальше, он хотел всем своим видом показать, что разговор нам предстоит тяжёлый и, что этот взгляд – только цветочки. Напряжение было столь ощутимым, что мой помутнённый рассудок понемногу начало отпускать, и я снова явственно почувствовал россыпь экзотических запахов вокруг, холодный гранит стола перед собой, и по ушам с новой силой начала бить электронная музыка. Казалось, что я могу прикоснуться к струнам вселенной, что сейчас обнажили свой вид из-за взгляда Владимира, которым он прожигал их насквозь. Вывихнутая нога и больной живот снова дали о себе знать и прогнали спокойствие насовсем. Тот весельчак, который от души буянил в моей голове, сейчас лишь махал платком и плакал у перрона моих нервных окончаний. Адреналин сильными руками городового выволок незадачливого “алхимика” из организма, заперев его где-то на задворках моего сознания. Все эти эмоции я пережил из-за пяти секунд пронзительного взгляда голубых глаз. Горло сильно пересохло из-за нахлынувших эмоций. Я, громко сглотнув, посмотрел в глаза Вове и сказал дрожащим от волнения голосом:
-Что случилось, Вов?
-Твой друг Виталий был убит сегодня днём… - после этих слов сидящий напротив человек говорил что-то ещё, но я не слушал. Сейчас я бы мог описывать свои чувства на протяжении нескольких часов, и всё упиралось бы в банальное: мне было пусто. Но лучше я спрошу: как ты думаешь, есть ли у человека душа? Мы всё время говорим разные фразочки и устойчивые выражения, используя это слово, даже до конца не понимая, что оно означает. И я сейчас даже спрашиваю не о той душе, в которую принято верить, будучи приверженцем каких-то религий, нет. В нашем мире имеют место быть призраки, гадалки могут связываться с умершими, и это не говоря о разной нечисти, которая как-то связана с обрывками человеческих образов. Но, по-моему, душа – это нечто совсем иное. Душа – это такое особенное место в наших головах, которое с момента рождения и до самой смерти выступает в качестве эдакого отеля. Когда мы знакомимся с людьми, которые нас особенно цепляют, они занимают номер в этом отеле, когда уходят – номер освобождается. Есть ещё люди, которые могут незаметно подпалить занавески, плюнуть на бархатный ковёр в холле или украсть полотенце из душевой – всё это навсегда остаётся в нашей душе, потому что уборщики там, к сожалению, не предусмотрены. Только если ты сам сильно не постараешься, чтобы каким-то образом прибраться в отеле, в котором тебе самому входа, к сожалению, нет. Благо есть особенные постояльцы, которые готовы наводить порядок в каждом уголке столь странного заведения, зачастую безвозмездно и с удовольствием. Но, в свою очередь, и ты частенько гостишь в их душах, отплачивая тем же. И вот их уход из стен твоей души обычно знаменует чёрную полосу в жизни отеля. Такие номера, которые они прежде занимали, навсегда остаются заперты и перемотаны жёлтой лентой. А мысли о том, что столь прекрасный человек больше никогда не покажется в твоей душе, навевает смертельную тоску и уныние, потому отель может даже перестать принимать посетителей и в конце концов оказаться заброшен. И вот в момент, когда Вова сказал, что Витя ушёл из жизни, я понял, что самый важный номер теперь пуст и мне больше никогда не захочется открывать двери своей души для кого-то ещё. Вместе с опустением отеля и мне самому стало до боли пусто. Алхимия больше не действовала. В моей голове всплыл образ моего лучшего друга: его бескомпромиссная улыбка, сверкающие дружелюбием серые глаза. Я сразу же вспомнил детство, школу, студенчество. Как ни крути, мы всегда были вместе и всегда были друг для друга тем единственным ориентиром, который никогда и ни при каких обстоятельствах не мог шелохнуться. Когда все уходили – Витя оставался и с такой же лучезарной улыбкой протягивал новую бутылку. И только вспомнив своего друга, я снова начал различать музыку, боль повреждённых частей тела, я снова почувствовал, что живу. “Не думаю, что он хотел бы, чтобы я так убивался. На его месте я бы такого точно не хотел, а ведь всегда думал, что это ему придётся обдумывать такие моменты – при моей профессии я явно должен был умереть первым”, – подумал я и только сейчас почувствовал, что у меня лились слёзы. Я не издавал не звука, но понял, что последние десять минут я плачу, не останавливаясь. И как только во мне хватило жидкости? К моему удивлению, мне не было стыдно: на меня никто не оглядывался, а Вова просто опустил глаза и смотрел куда-то между своих ботинок. Да и не в этом сейчас было дело, пусть бы на меня смотрел хоть целый стадион. Не думаю, что имеет смысл стыдиться такого естественного процесса. Раньше я плакал очень редко, только переступая порог своей квартиры, которая досталась мне от дяди. Когда во мне накапливалась горечь или обида, я покорно терпел, а приходя домой – понимал, что здесь можно дать волю тому первобытному порыву, который заставлял меня плакать. Ты всегда учил меня, что мужчины не плачут, Пап. Но то ли я какой-то не такой мужчина, то ли ты был не прав.