— Павлова, — тихо, интимно шепчет мой 'бывший'.
'Как странно, — замираю я, — раньше то, как Олег произносил мою фамилию, вызывало у меня мурашки по коже, которые вихрем неслись по спине и отзывались в каждой клеточке моего тела. А сейчас это не вызывает ничего, кроме злобы и раздражения'.
— Уходи, Олег. — Впервые за всё время нашего разговора я смотрю в его простодушные, глубокие карие глаза, опушенные по-детски густыми ресницами. — Если у тебя осталась ко мне хотя бы малейшая капля уважения или квант элементарной благодарности, то просто уходи. Возвращайся к своим родителям, к своим друзьям-геймерам, отправляйся куда ты хочешь, но только оставь меня в покое. Навсегда.
В квартире повисает звенящая, неприятная и неприязненная тишина. Я заполняю пустоту, встав со стула и судорожно продевая руки в рукава тёмно-синего жакета.
— Уходи, — непреклонно повторяю я.
— Прости, Павлова, — шепчет Олег. Помедлив, ломаным, измученным и покорным движением подхватывает собранный мной чемодан и отпирает задвижку входной двери. Помедлив, кладёт свою связку ключей от моей квартиры на столик в прихожей и поворачивается к моей маме: — Простите, Тамара Васильевна. Я так не хотел.
Мама грустно кивает. Олег распахивает дверь и исчезает за порогом. Я слышу, как на лестнице в темноте подъезда глохнут его шаги.
'Вот и всё, — думаю я. — Вот и всё. Кончено'.
— Ну и что, теперь ты довольна, Наташа? — вырывает меня из пустоты усталый голос мамы. — И что сейчас ты, позволь спросить, собираешься делать? Одна, без мужа… в свои почти тридцать. И без ребёнка.
— Зато я свободна, мама, — отзываюсь я. — Не знаю, как насчёт первого и второго, но я нашла новую работу. И сегодня постараюсь обязательно устроиться на неё.
— Ну-ну, — усмехается мама. — Карьера, это всё, что тебе остаётся. Да, Павлова?
Я молчу: мне нечего ей ответить.
Мама и я выходим из квартиры. Я запираю дверь. Мама бросает на меня быстрые, задумчивые взгляды бледно-голубых глаз, цветом похожих на топаз. Точно такие же глаза и у меня — они точно выцвели от обрушившегося на нас одиночества. В своё время мама упустила моего отца. А я только что отпустила Олега. Ёжась от холода (или образовавшейся внутри меня пустоты), я застёгиваю жакет на все пуговицы. Мама вызывает лифт. Мы молча доезжаем до первого этажа, я сбегаю вниз по ступеням, толкаю тяжёлую входную дверь и выпускаю маму на улицу.
— Тебя подвезти? — очень вежливо предлагаю я и бросаю взгляд на часы (последний подарок папы). До собеседования у меня есть ещё час и тридцать минут, а мама живёт всего в трёх остановках от улицы Кржижановского.
— Не надо, Наташа, я просто пройдусь до метро. Мне есть, о чём подумать. — Мама кусает губы, вздыхает и всё-таки подставляет мне свою гладкую, пахнущую пудрой и изысканными цветочными духами щёку. Она такая красивая, моя мама. И всегда переживает за меня больше, чем я этого заслуживаю. — Удачи, — холодно прощается мама, когда я предлагаю ей свой виноватый поцелуй.
— Спасибо. — Я осторожно трогаю маму за локоть. Это — моё извинение за утреннюю сцену, за всё, что мама вытерпела от меня, своей единственной и очень упрямой дочери, которая так и не оправдала её надежд: не создала собственную семью, не подарила ей внуков и не удержала мужа.
Сажусь за руль, давя в себе клубок отчаянной, солёной горечи, пристёгиваю ремень. Мама поднимает ладонь и вяло машет мне, заглядывая в окно со стороны левой дверцы моего 'форда'.
— Удачи, — шепчут её губы.
'Удачи, мама? — горько улыбаюсь я. — Удача не любит серьёзных и целеустремлённых людей. Бесшабашные головы, безумцы и игроки — вот её принцы и короли. А я — не такая. Мне не нужна удача, потому что я знаю, кто я, что я могу и почему на собеседование вызвали именно меня'.
С этой мыслью киваю маме, жму на педаль газа и выезжаю со двора. Через час и тридцать минут меня ждут в офисе фирмы, которую я, повторяя за человеком, выбравшим меня из десятка соискателей, называю так же просто и ёмко: Контора'.
— Лизон, вставай, — Вытирая мокрую голову белым полотенцем, я выхожу из душа и произношу имя своей юной сожительницы на французский лад. — Лизон, вставай, я кому говорю?