Ох как было легко, это не с поехавшими мозгами себя контролировать, тут проще в разы, так что спокойно три часа пообщались. Кобулов, так фамилия следователя, пару раз заскакивал по поводу как технику добывал, но так, видимо свой интерес удовлетворял. Закончив со мной, следователи обедать пошли, время обеда было, а меня в камеру, нам тоже баланду разнесли, каша гороховая без масла и порезанного лука, по кусочку хлеба и кружке чая. Так что пообедали. Потом через окошко вернули посуду раздатчику. Вот так следствие и пошло, на многое я отвечать не хотел, мол, не мои тайны, открою рот, меня тут же в камере и удавят, а пожить хочется, и только на третий день, а было двадцать третье августа, наконец провели не в кабинет следователя, а в другой, куда вскоре и зашёл нарком Берия. А я думал тот просто не стал передавать, умолчав о моей просьбе. Но видимо у наркома только сейчас нашлось время. Тот устало сел за стол, перед которым я стоял, двое волкодавов, это не конвоиры что меня привели, стояли за моей спиной. Нарком не без интереса изучая меня, нарушил молчание:
— Что ты хотел предложить?
— Откуп. Я понимаю, что сделал неправильно, но как уже говорил, не жалею. Нечего на меня орать было. Поэтому и хотелось бы чтобы с меня сняли обвинения, я извиняюсь за то что сделал, и поэтому хочу передать властям всё что успел набрать. К сожалению, лавочка закрыта, больше со мной работать не будут, дискредитирован, но что имею могу передать вам, чтобы с меня списали обвинения в случившемся и не преследовали по закону.
— Кто-то ответить должен, — вздохнул тот, и надев круглые очки, стал читать лист, что я ему передал, достав из кармана шаровар, я был в потрёпанной красноармейской форме без знаков различия.
Охранник один дёрнулся, когда я в карман полез и достав листок, передал наркому, но всё же мешать не стал. А там был список того, что добыл ранее. Мне конечно месяц потребуется чтобы всё передать, но главное всё это есть. Я действительно честно всё передам, если власти Союза, также честно всё сделают со своей стороны, сняв с меня претензии, и дальше можно воевать с чистого листа. И сейчас всё зависело от Берии, что внимательно читал обе стороны листа, всё написано мелким почерком, но подробно. Вот так закончив читать, тот только чуть дёрнул шеей, и сказал:
— Однако. Какие сроки передачи?
— Месяц. Всё раскидано в разных местах, но я сам доставлю к Москве.
— Ладно, вижу ты серьёзно настроен на получение прощения, я подумаю, что с этим можно сделать.
Вот так волкодавы меня вывели в коридор, передали в руки конвоиров и в камеру, а дальше осталось только ждать.
Приходить в себя было тяжело, но близкая стрельба намекнула, что это стоит сделать побыстрее, мало ли что опасное для моего нового тела? А я знал точно, до запуска хранилища, мне умирать точно не стоит. Иначе перерождения не будет. Позже о том, что в прошлом теле было и как я погиб, сейчас к новой реальности переходим.
Открыв глаза, стараясь не дёргать головой, очень болела, я пощупал голову, поморщившись от стрельнувшей боли и определил касательное ранение головы. Пуля скользнула по черепу, сбив шапку, вокруг снег был, видимо удар был, встряхнуло мозги, ещё и контузия, чуть не среднего уровня. Главное я определился, что происходит, и понял, что можно расслабиться, потому как побеждали хорошие, то есть, свои, давя огнём стрелков, и окружая их. Мелькали военные шинели, странного покроя. Тут рядом заскрипел снег и присел на одно колено мужчина в шубе, на голове такая же шапка, положив рядом одноствольное охотничье ружьё, то ещё дымило стволом, мужчина, которого я с интересом разглядывал, осмотрев рану, спросил:
— Александр, как ты себя чувствуешь?
— Голова болит. И с памятью что-то, вот вас не узнаю.
— Ох, как плохо-то.
— А что случилось?
— Охота сорвалась. Оказалось, каторжники бежали, убив конвой, вот мы случайно с ними и встретились. Если бы вы на них не наткнулись при охвате кабанов, они бы и стрелять не стали. Две винтовки имели, быстро их постреляли. Тебя и мичмана Глазьева, это что с крейсера «Рюрик», сразу ранили. Мичмана тяжело, в грудь, не знаю вытянут его врачи. Вон уже сани подводят слуги, сейчас перевяжем и отвезём вас в земскую больницу.
— А год какой? — задумавшись, больно говорил неизвестный по старорежимному и тот охнув, всё же подтвердил мои радостные догадки.
— Так, тысяча девятьсот третий, от Рождества Христова, зима наступила. Отсюда вёрст десять до окраин Владивостока.
— Ясно.
Дальше дал себя перевязать, голову трогали осторожно, я уже сказал, что перед глазами всё плывёт и мутит, тоже поняли, что контузия. В чёрных морских шинелях и серых армейских люда хватало, в основном офицеры, ну и в обычной одежде, в шубах, немало женщин и девушек, был народ. Дальше на сани, накрыли тёплой рогожей, шапку кстати нашли, и повезли в город, а там уже попали в руки врачей. Причём, военного госпиталя, потому как до него просто ближе было. Да и мичман военный, а меня с ним за компанию. При осмотре меня как-то вырубило, то ли сдавили у раны, когда остригли и стали шить, то ли ещё что, но я ушёл в темноту, хотя с момента как очнулся в теле, был в сознании и в здравом рассудке.