Отдать все силы, чтобы приблизить этот час, что положит конец злой братоубийственной войне, несущей лютые муки трудовому люду, пожирающей тысячи и тысячи жизней и плодящей вдов и сирот; отдать все силы, чтобы приблизить этот час, который откроет дорогу в царство Свободы, Правды и Справедливости, — этой мыслью и во имя этого жил Брумис, как и миллионы подобных ему...
Если бы сказали ему: «Для этого нужна твоя жизнь!» — он с гордостью отдал бы ее.
Но его жизнь могла стать лишь неприметной искоркой в пламени всенародного пожара. Одна и сама по себе она не значила ничего. Силу, значение и смысл обретала она лишь участием в общем всенародном порыве, в общей всенародной борьбе.
В ходе этой борьбы, волею обстоятельств, ему — простому, не очень грамотному рабочему, батрацкому сыну, сироте-свинопасу, — пришлось стать вожаком. Вести за собой людей, отвечать не только за себя, но и за них. Нести этот груз было труднее, чем разом отдать свою жизнь. Но и уклоняться было еще недостойнее, нежели прятаться от пули за чужую спину.
Брумис сел к столу и склонился над бумагами.
Вошло в привычку с вечера записывать все, что должно быть сделано за следующий день.
Сегодня на листе было особенно много записей.
1. Относительно организации оружейной мастерской.
2. О реквизиции медикаментов в сельских кооперативах.
3. Послать уполномоченных для сбора оружия.
4. Послать уполномоченных для переписи скота.
5. Постановить о запрещении выдачи и продажи водки.
6. О помощи рабочим Николаевского завода.
7. Ответ на телеграмму Бугрова.
Последнее было самым важным и наиболее безотлагательным.
Командующий Братско-Окинским фронтом Бугров сообщал: его разведка установила, что на нескольких крупных станциях транссибирской магистрали готовятся восстания рабочих. Бугров обращал внимание Крайсовета на то обстоятельство, что руководящее влияние в руках эсеров и меньшевиков, поскольку большевистские организации разгромлены и уничтожены.
Было ясно, что эсеры и меньшевики попытаются использовать революционные выступления рабочих в своих целях.
Брумис решил послать срочную телеграмму в Главный штаб и командующим фронтами. И начал уже ее составлять, когда его прервали. Сперва перфильевский учитель, а затем шумная делегация потерпевших от Глашкиной ветрености жен.
Брумис перечел написанное:
«Чрезвычайная, военная, вне очереди.
Главному штабу, всем командующим фронтами и отрядами.
Ввиду развертывающихся событий народных восстаний вдоль железнодорожной магистрали Сибирского пути с падением важных узловых пунктов выплывают социалистические коалиции эсеров и меньшевиков. Берите инициативу движения в свои руки, подчиняя их признанию существующего краевого Совета, ибо этим самым будут достигаться все наши цели и задачи, за которые подняты в полуторагодовой борьбе наши знамена...»
И, медленно произнося вполголоса каждую фразу, дописал:
«Не дайте коалициям воспользоваться моментом и выхватить из наших завоеваний себе козырь и опору, которая в дальнейшем может плохо отразиться на всем движении. Народ за нами и под нашими знаменами. Крепче, властно и шире развертывайте знамя власти Советов.
Поставил твердую четкую, без всяких закорючек, подпись и хотел кликнуть Митрофана Рудых, чтобы вписал номер и отослал тут же на телеграф.
Но Митрофан сам вбежал, размахивая бланком телеграммы.
— Вот полюбуйтесь, что творят товарищи партизаны!
Телеграмма была из Крутогорья.
«Отряд командованием Чебакова производит незаконные реквизиции аресты тчк Двое арестованных ресстреляны без суда тчк Просим вмешательства защиты Костоедов».
— Кто такой Костоедов? — спросил Брумис.
— Вполне достойный человек. Лично знаком.
И тут только Брумис обратил внимание, что телеграмма адресована: «Крайсовет Рудых».
— Потому и обращается лично к вам?
Прочитав в телеграмме фамилию Чебакова, Брумис сразу вспомнил, как нелестно отзывался об этом командире и его отряде Сергей Набатов. Но то, что «вполне достойный» Костоедов обращался за помощью к Рудых, настораживало.
— Так почему же лично к вам?