И вдруг Петряк как закричит:
— Ребята, айда назад! Побьем их, всех перестреляем! — вошел в раж, тащит меня за руку, — погибнем как герои!..
Маленький, похудевший, в измятом, испачканном коверкотовом пальто, Петряк был так жалок и смешон в эту минуту, что мы рассмеялись. Он обиделся, отошел в сторону. Пришлось его утешать.
Так начался двенадцатый день нашего пути. А не прошли и ста километров: Добрянка на самой границе Украины с Белоруссией; Корюковка южнее, в восточной части Черниговшины. По мирному времени — рядом. Но зимой сорок первого года казалось, что они на разных полушариях. Хоть бы и так, идти надо, и мы шли.
Шел и Петряк. Что он пережил, что передумал? Он нам ничего не рассказывал, да и хорошо сделал. Молчит — и слава богу. Видно, обозлился, даже губы сжал. И больше не жалуется.
Только у самой Корюковки мы опять начали разговаривать.
— Коротков — старый коммунист? Или из молодых?..
— Я слышал, корюковские леса густые. Ох, там, наверно, и лагерь!
— Маруся, а вдруг твоя мамаша в связных ходит? Вот бы здорово.
— Лес-то к городу близко? А ваш дом с краю?
И вот, наконец, выйдя поздним вечером из леса, мы увидели скромные огоньки местечка, к которому стремились.
Сыпал снежок. Ночь была тихая. Из городка не доносилось ни звука. В крайнем домике слабо мерцал свет.
— Здесь раньше жил один рабочий с сахарного завода. — прошептала Мария. — Хороший человек. Попробуем к нему.
Медленно, затаив дыхание, двинулись мы к домику со стороны огорода. Вдруг Митрофанов споткнулся и с шумом свалился в канаву.
Тут же раздался громкий окрик:
— Стой! Кто идет?
— Свои! — не подумав, ответил я и скатился в канаву. Лег и нацелил пулемет на домик. Остальные тоже приготовили оружие. И возле домика послышалось щелканье затворов:
— Какие свои? Давай сюда! — А вы какие?
— Сказано свои. Долго нечего разговаривать. Стрелять будем.
Что дальше? А может это полицейская застава? «Свои» — говорят все.
— Я пойду туда! — прошептала Мария. — Я местная. А если схватят, буду орать. Стреляйте тогда прямо на мой голос.
Не успели ей ответить, как она выбралась из канавы и пошла вперед. Ее тонкая фигура исчезала в темноте. С полминуты видел я белый платок, потом все утонуло во мраке.
Я лежал, судорожно вцепившись в пулемет. В глазах рябило от напряжения. В горле пересохло, по лицу лил пот. В эти минуты Мария была для меня самым дорогим человеком на земле. А если она сейчас закричит? Значит. Что же? Неужели — стрелять по ней?
Мне казалось, что прошло уже много времени: «Была Мария и нет», — стучало в голове. Может, схватили, зажали рот и крикнуть не успела. И в тот момент, когда я уже был уверен, что она в руках врага, со стороны домика донеслись голоса. Среди них выделялся один очень взволнованный, почти крик. Этот голос принадлежал женщине, без всякого сомнения, но это не был голос Марии. Между тем чужой женский голос звал:
— Свои!.. Скорей идите! Идите сюда!
Рядом со мной поднимались и что-то говорили товарищи. Я схватил Петряка за пальто и зашипел:
— Это не она. Погодите. Постойте.
Но Петряк вырвался от меня и побежал вперед.
Действительно звала нас Мария. Ее голос стал другим — столько в нем было радости. И какая это была радость!
Мы пришли в партизанские места.
Куда мы пришли
В уложенных сеном санях, на которых нас везли вглубь леса, мы уже чувствовали себя дома.
На душе было весело. Даже мороз казался мягче и лес надежней. Такого хорошего леса я, кажется, никогда и не видел. Тут и старые, высокие деревья и молодая поросль; место не ровное, а все холмиками — очень подходящее для партизанского лагеря. Хорошо выбрано!
Досадно только, что так необщителен ездовой: все «нет», «не знаю», «сами там увидите». Тюлень попался, не понимает, что людям не терпится.
Наконец застава. Ездовой сказал отзыв, и мы думали, что поедем дальше. Не тут-то было. Нас задержали. Приказали ждать. Один партизан верхом поскакал в штаб.
Однако у них тут строгости!.. Большой ли отряд, давно ли в этом лесу стоит, почему его называют «областным», — этого мы и на заставе не узнали. Ответили лишь, что командир какой-то Орленко.
Фамилия незнакомая. Скорей всего — не черниговский. У нас такого не было; поделился с товарищами — они со мной согласились. Если не лично, то понаслышке мы руководящих работников знали. Орленко? — Никто о таком не слыхал.
Странно, что командир не Коротков. Мария знала твердо, что секретарь Корюковского райкома остался в тылу. И вот, пожалуйста, в его районе хозяин — другой. Почему бы это? Скорей бы уж все узнать.