— Вот твой новый господин.
Девушка покорно подошла к господину и хотела поцеловать ноги. Астарт остановил ее. Надсмотрщик захохотал и погнал рабов вдоль по улице.
Она была очень мила, даже красива, хотя безжалостное клеймо на лбу уродовало прелестное личика. Прямой нос, слишком светлая для хананейки кожа, маленькие руки и ноги.
— Агарь?
— Да, господин, рабби Рахмон приказал так называть меня, когда я родилась.
— Знаком тебе Эред?
Она испуганно вскинула длинные ресницы и еле слышно прошептала:
— Да…
— Он мой друг. Я узнал, что вы любите друг друга, и хочу, чтобы вы были вместе.
— О, господин!.. — Агарь обхватила его ноги, заливаясь слезами.
— Перестань. Ахтой, ты видишь, как люди делают себе повелителей. Стоит облобызать ступню нищего, как в нем просыпается господин.
Астарт был рад. Ахтой разделял радость друга, но ему не давала покоя мысль, что рабби Рахмон, как истый ростовщик, не преминет воспользоваться уздой, взнуздавшей Астарта.
В этот день они наспех починили крышу и стены. Когда Тир окутала ночь, звезды больше не заглядывали в проломы и трещины.
— Одну дыру можно было бы оставить, — ворчал Ахтой, взбираясь на крышу, чтобы по хвосту новой кометы определить, что ожидает человечество в будущем году.
Астарт лежал на своем ложе, покрытом сухой травой, и прислушивался к легкому шороху ящериц, бегающих по потолку. Из другой комнаты неслышно вошла рабыня с масляной плошкой в руке.
— Что тебе, Агарь?
— Я ждала, когда господин позовет меня.
— Зачем?
— Как зачем? — В свою очередь удивилась девушка. — Мой прежний хозяин…
— Понимаю… Присядь и слушай. Когда-то давным-давно двое мальчишек и одна девочка покинули Тир и отправились искать приключения. Я бежал от жрецов богини Астарты, я был с рождения посвящен ей. Эред — от жадного скифа, а Ларит увязалась за нами. Она тоже с рождения посвящена богине… Она дрожала при одном звуке ее имени, но все равно ушла с нами. Потом мы бродили по всему свету, плавали то на плотах, то на галерах. Целый год мы были вместе, ни на миг не расставаясь, пока в Египте нас не схватили. У Ларит на плече нашли клеймо храма, Эреда выдали следы от рабского ошейника. Их отправили в Тир, чтобы получить выкуп за поимку. У меня же на плече, вот, — он повернул к масленому фитилю плечо с давним шрамом от ожога, — здесь был выжжен голубь, как у всех, посвященных богине, но я накалил острие ножа и прижал плашмя… В общем, меня оставили в Египте. Потом я нашел лагерь тирского отряда наемников и остался с ними.
— Ларит теперь жрица?
— Да.
Агарь, что-то вспомнив, поставила на пол плошку, выбежала из комнаты и вернулась с тазом.
— Омою господину ноги.
Он смотрел на склонившуюся у его ног девушку и невольно залюбовался белизной груди в вырезе плохонькой туники.
— Встань, — сказал он. И осторожно снял с ее шеи рабский ошейник с медными заклепками. — Когда я смогу выкупить Эреда, мы составим табличку, дающую вам обоим свободу.
— О господин!..
Она обняла его ноги, и он почувствовал тепло ее рук. "Козни богини, подумал он с дрожью, — человек слаб перед ее стрелами".
— Коварная богиня, и ты здесь! — Астарт зарычал, как раненый лев, сорвав с себя кожаный ремешок, принялся яростно стегать рабыню.
Агарь каталась по полу и рыдала от жгучей боли.
— Все! — Астарт отбросил ремень и, опрокинув таз себе на голову, заорал на всю мощь легких: — Ахтой! Иди сюда! Чтоб тебе провалиться сквозь крышу!
5. Безмятежные дни
Эред был счастлив. Он целовал темные полосы на теле подруги и клялся отдать жизнь за Астарта. То, что сделал Астарт, казалось чудом в стране, где многие девушки, достигнув совершеннолетия, приносили богине жертву девством, в стране, где красивейшие мужчины и женщины всего побережья продавали себя, умножая казну храмов. Но человеческая природа, чувство нет-нет да прорывалось сквозь плотную кору религиозных обычаев…
У Астарта появилось множество друзей. В его хижине толкался разный люд: и знаменитые кормчие, и безвестные юнцы, вечные оптимисты из кабачков торговой гавани и придворные мелкого пошиба, поднабравшиеся у господ спеси…
Ахтой же не любил сутолоки. Он предпочитал тихие, наполненные мудрой созерцательностью беседы с тирскими просвещенными умами. Мемфисец завел знакомства со многими лекарями и звездочетами, с полунищими базарными пророками и с настоящими титанами хананейского аскетизма — всякого рода блаженными и святыми многочисленных азиатских божеств. И в то же время он старательно постигал новый для него язык Финикии.
Астарт не был бы Астартом, если бы жил одной только болтовней с друзьями. Зная о возможностях Ахтоя, он ошеломил скифа предложением излечить глухоту, если тот дарует Эреду вольную.
Скиф запил, советуясь со всеми корчмарями Тира. В конце концов при большом скоплении пьянчуг, корчмарей, писцов, купцов и прочей братии была составлена соответствующая табличка и обожжена на костре. Затем старик был вручен Ахтою. Мемфисец в два счета освободил уши скифа от серных пробок. Скиф стал слышать не хуже сторожевого пса, что ему и пригодилось впоследствии.
Астарт шатался по городу с шумной компанией, играл в кости, бессовестно жульничал, задирал почтенных горожан, нагло вторгался на пиры в богатейшие дома вместе с гогочущей свитой. Однажды поссорил двух придворных поэтов и полдня любовался их неумелой дракой.
Но главным в его жизни было другое — Астарт строил свою лодку. Судно для поморов-финикян — это и дом родной, и хлеб насущный, это и жизнь и смерть. Почетнейшей смертью считалась гибель в море, где бездонная пучина — лучшая из усыпальниц, а рев шторма — лучшая из заупокойных молитв.
Обычно тяжелые лодки для моря строились как уменьшенные копии большого корабля. Но недаром Астарт носил серьгу кормчего с тринадцатилетнего возраста. Он обладал неоценимым качеством — идти неизведанным. Он отошел от знаменитого образца тирского грузового судна, крутобокого, короткого, тяжелого, но хорошо приспособленного к морской волне. По сути дела, тирский корабль — это скорее парусная галера с минимальным количеством весел. Финикийские кораблестроители были на верном пути к созданию морских парусников типа средневекового нефа, но традиции, освященные жрецами Мелькарта, запрещали менять геометрию паруса. Поэтому памятником морскому гению финикийцев стал не многомачтовый красавец парусник, а громоздкое, тяжелое, укороченное парусно-гребное судно.
Астарт задумал свою лодку узкой и длинной, с низкой кормой и необычно высокой мачтой.
— Перевернется, — уверенно заявил один из мастеров царской верфи, Мелькарт не допустит кощунства.
— Ради скорости, говоришь? — удивился другой. — Но быстрее ветра не поплывешь!
— А я хочу быстрее ветра, — ответил Астарт, любовно разглядывая торчащий, как ребра, шпангоут будущей лодки.
— Не гневи небо, дурень.
Астарт упрямо тряхнул головой и взялся за топор. Он не позволял прикоснуться к своему детищу даже Эреду.
Известные на весь мир седобородые кораблестроители столицы приходили по вечерам посмотреть на безумца, ухмылялись, плевались, сочувствовали "ослабевшему разумом юнцу", но все с нетерпением ждали, что будет дальше, как посмотрит на дерзкую выходку Мелькарт, Повелитель Кормчих.
6. Встречи
Однажды у лавочника-горбуна, известного торговца сластями, Астарт увидел старого знакомого — лопоухого. Тот высунулся из паланкина, розовый, гладкий, без всякого выражения на лице. Горбун, кланяясь и заискивая, положил в паланкин целую корзину засахаренных фруктов, отказавшись взять плату.
Астарт подошел к паланкину, раздвинул занавески. Лопоухий вздрогнул, слегка побледнел, но заговорил приветливо:
— Если я не ошибаюсь, ты Астарт, да, да, Астарт из храма Великой Матери. Я вижу, боги к тебе благосклонны, если ты все еще здоров и невредим, Хвала богам за их милости.